ДОБРЫНЯ И ВАСИЛИИ КАЗИМИРОВ

А Владымир князь да стольнё-киевской
Заводил почестей пир да й пированьице
На многйх князей да на всих бояров,
На всих сильних русьскиих могучих на богатырей
Ай на славных поляниц да на удалыих.
На честном пиру Владымир стал похаживать:
— Ай же вы мои да князя бояра,
Сильни руеские могучие богатыря!
Задолжал-то я ко королю-то Ботияну Ботиянову
Да во тые дальние во земли сорочинские
Да за старые-то годы и за нонешний,
Неполна я государю за двенадцать год,
За двенадцать год да й с половиною.
Кого же мне послать туды отвезти дани выходы
За двенадцать год да й с половиною
К королю-то к Ботияну Ботиянову,
А двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
А ще грамоту да и повинную?
Все богатыри за столиком умолкнули,
Все умолкнули и приутихнули,
Как богатыри за столиком-то притулялися,
А большая-то тулйтся за серёднюю,
А середня тулйтся за меньшую,
А от меньшоёй от тулицы ответу нет.
Из-за тых ли-то столичков дубовыих,
Из-за тых ли-то скамеечек окольпыих
Вышел старыя Пермин да сын Иванович,
Стал по горенке ён Пермин да похаживать,
А -Владымиру князю да стал ён поговаривать:
88
— Ты, Владимир князь да стольнё-киевской!
Бласлови-тко государь мне словце вымолвить.
Аще знаю я кого послать поехати
Л й во дальние-ты земли в сорочинскии:
Послать молода Васильюшка Казймирова.
Молодой Васильюшко Казимиров
Й отвезёт ён дани за двенадцать год,
За двенадцать год да й с половиною.
И тут Владимир князь-от стольнё-киевской
ён скоренько шол да по столовой своей горенки,
Брал ён чарочку да во белы ручки,
Наливал-то чару зелена вина
Й он не малую стопу да й полтора ведра,
Разводил-то ён медамы все стоялыма,
Подносил-то ён к Васильюшку к Казимирову.
Молодой-то Васильюшко Казимиров
Ен скорешенько ставает на резвы ножки
И берет чарочку от князя во белы руки,
Принял чарочку одной ручкой
И выпил чарочку одним духом,
И на ногах Васильюшко стоит он, не пошатнется,
И говорит-то он со князем, не мешается,
И спромолвил-то он князю-то Владимиру,
Говорил ён князю таковы слова:
— Ай же ты, Владимир князь де стольнё-киевской!
Еще еду-то я в земли-ты во дальни сорочинскии,
А й везу я дани за двенадцать год,
За двенадцать год и с половиною;
Столько дай ты мне-ка во товарищах
Моёго-то братца да крестоваго,
А й молодаго Добрынюшку Микитинца.
Тут Владимир князь да стольнё-киевской
ён идет-то по столовой своей горенки,
Берет чарочку Владимир во белы ручки,
Налил чарочку Владимир зелена вина,
ён не малую стопу да полтора ведра,
И розводил-то он медамы всё стоялыма,
Подносил-то ён к молодому ко Добрынюшке.
Молодой Добрынюшка Микитинец
Он скорешенько ставал да на резвы ножкИв
Эту чарочку он брал да во белы ручки
И от того от князя от Владимира,
Еще брал ён чарочку одной ручной
И выпивал ён чарочку одним душком.
На ногах стоит Добрыня, не пошатнется,
Говорит он с князем, не мешается:
— Ты Владимир князь да стольнё-киевской!
Благослови мне государь словцё повымолвить.
Еду я в товарищах с Василюшком
И везу я дани за двенадцать год,
За двенадцать год да й с половиною;
Столько дай-ка нам еще да во товарищах
Моёго-то братца да крестоваго,
Молодаго Иванушка Дубровича;
А й ему-то ведь Иванушку коней седлать,
Да ёму Иванушку и розсёдлывать,
Ему плети подавать за плети прйнимать.
То Владымир князь да стольнё-киевской
Идет по своёй он по столовоей по горенки,
Бёрет чарочку Владымир во белы ручки,
Наливал ён чару зелена вина,
А й не малую стопу да полтора ведра,
Подносил он ко Иванушку Дубровичу.
А й ставал Иванушко Дубрович на резвы ножки,
Да он чарочку ту брал да во белы ручки,
Принял чарочку от князя он одной ручкой,
Выпил чарочку Иванушко одним душком,
На ногах стоит Иванушко, да не пошатнется,
Говорит Иван да не мешается:
— Ты Владымир князь наш стольнё-киевской!
Бласлови-тко, государь, словцё повымолвить.
Еще, еду я в товарищах с Васильюшком,
С молодым Добрынюшкой Микитинцем,
Да везу я эти дани за двенадцать год,
За двенадцать год да с половиною.
Молодой Васильюшко Казимиров,
Молодой Добрынюшка Микитинец,
Молодой Иванушко Добрович-от
Выходили из-за столиков дубовыих,
Из-за тых скамеечек окольниих.
Молодой Васильюшко Казимиров,
Стал по горенки Васильюшко похаживать,
Пословечно стал он князю выговаривать:
— Ты Владымир князь наш стольнё-киевской!
Приноси-тко ты нам дани за двенадцать год,
За двенадцать год да с половиною,
А двенадцать креченей, двенадцать лебедей,
Насыпай-ко мисы чиста сёребра,
А й другие мисы красна золота,
Третьи мисы насыпай-ко скатна жемчугу.
Тут Владымир князь-от стольнё-киевской
А й берет-то он скоренько золоты ключи,
Й он на погребы идет да на глубокий,
То берет-то он двенадцать лебедей,
А двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
Насыпал-то первы мисы чиста серебра,
Да й другия мисы красна золота,
Третьи мисы насыпал он скатна жемчугу,
Приносил он во полату белокаменну,
Подавал богатырям да святорусьскиим
Со своих-то он со белыих со ручушек.
Тут богатыри да святорусьскии
Й оны господу тут богу помолилися,
На все на три на четыре на сторонушки клонилися.
Да со всима молодцамы попростилися,
Да с самым они со князем со Владымиром,
Со Опраксией да королевичной.
Выходили молодцы они с полат да белокаменных,
Шли оны по граду-то по Киеву,
Оны думушку-то думали заобщую:
— Где нам съехаться в роздольице в чистом поли
На своих на добрыих конях да богатырскиих?
Говорил-то им Васильюшко Казимиров:
— Ай же братьица мои крестовый,
Ай ты славная дружинушка хоробрая!
То мы съедемся в роздольици чистом поли
Да у славнаго сыра дуба у Нёвида,
Да й у славнаго у каменя у Латыря
Да й на тых мы на дороженках крестовыих.
Тут пошли-то добры молодцы в свои полаты
белокаменны,
Оны стали добрых конюшек заседлывать,
Да заседлывать добрых коней улаживать.
Молодой Добрынюшка Микитинец
Й он пришол в свою полату белокаменну,
Со честна пиру пришол-то да не весело.
Говорила тут Добрыни родна матушка:
— Ай же свет моё чадо любимое!
Ты с честна пиру пришол да что не весело?
То ли местечко в пиру было не по чину?
Али чарою в пиру тобя приббнесли?
Али пьяница дурак кто прнобгалился?
Говорил-то ён Добрыня таковы слова:
— Ай же свет моя ты родна матушка!
Аще место-то в пиру мне было по чину,
Меня чарою в пиру да там не обнесли,
А ще пьяница дурак мне не обгалился.
То Владимир князь да стольнё-киевской
Наложил ён служобку великую,
И велику служобку немалую:
Отвести-то надо дани за двенадцать год,
За двенадцать год да с половиною,
Да й во дальний во земли в сорочинскии,
Да во ту во саму во темну орду.
Говорил-то ён да своёй родной матушке:
— Ай же свет моя ты родна матушка!
Да й бесчастнаго спородила Добрынюшку:
Еще лучше бы Добрынюшку спородила
А й горючиим де белым камешком,
Завертела бы во тонкой беленькой рукавчичек,
Подошла бы ты ко славному к Киян-морю,
Бросила бы ты да этот камешок в Киян-море,
В Окиян-море глубокое.
Говорила тут Добрыне родна матушка,
Говорила она да горько заплакала:
— Ай же свет моё чадо любимое,
Ты молоденькой Добрынюшка Микитинец!
Если б знала над тобою я незгодушку,
Еще этое бы знала безвременьице всчикое,
То не так бы я тебя Добрынюшку спородила:
Я спородила б тобя да и Добрынюшку
Возрастом-то в старого казака Илью Муромца,
Тобе силушкой Добрынюшку спородила
Да й во славна Святогора во богатыря,
Я бы смелостью Добрынюшку спородила
Да й во славного богатыря в Олешеньку Поповича,
Красотою бы спородила Добрынюшку
Да во славного-то князя во Владимира!
Молодой Добрынюшка Микитинец
Говорил своёй он родной матушке:
— Ай же свет моя ты родна матушка,
Да й честна вдова Мамельфа Тимофеевна,
Дай прощеньицо мне-ка благословленьицо,
Дай на тыя веки нерушимый!
И тут молоденькой Добрынюшка Микитинец
Надевал он на себя одежицу дорогоценную
И рубашечки манишечки шелковеньки,
Всю хорошеньку одежицу снарядную;
Выходил он из полаты белокаменной
А й на свой-то вышел на широкой двор,
Заходил он во конюшепку в стояЛую,
Брал коня Добрыни богатырскаго,
Выводил он со конюшенки стоялоей
А на свой-тот вывел на широкой двор,
Стал добра коня Добрынюшка заседлывать,
Стал заседлывать добра копя улаживать;
На добра копя подкладывает потничек,
А он потничком да то клал войлочек,
Да под потником подпотничек шелковепькой,
На подпотпичек седслышко черкасское,
И черкаское седелышко хорошенько,
Да которое седелышко было да изукрашено,
Дорогима-то шелками пообшйвано,
Да й червоным золотом обвйвано;
То он подпруги подтягивал шелковеньки,
Да й шпилечики он встягивал булатнии,
Пряжечки он полагал да красна золота,
А двенадцать подпругоЕ подтягал настоящиих,
Да й тринадцатой-тот подпруг он подкладает запасный.
Говорит Добрыне родна матушка:
— Ой же свет моё чадо любимое,
Ты молоденькой Добрынюшка Микитинец!
Ты покладал на добра коня да богатырскаго
А двенадцать подпругов да настоящиих.
Еще что же полагаешь ты тринадцатый то подпруг да
запасный?
Говорил-то ёй Добрыня таковы слова:
— Ай же свет моя ты родна матушка!
Как я буду то во далече далече во чистом поли
Да во тою во земли во сорочинскою,
В тую порушку да в тое времечко
Наезжать будут ко мне люди могучий,
И будут-то силушки моей отведывать
А й теспить-то будут во чистом поли:
В тую порушку да в тое времечко
Похочу я с нима попротивиться,
Чтобы было мне на что да понадеяться,
Чтобы доброй конь мой да и богатырский
С-под седельника да он не выскочил,
И на кони сидел бы доброй молодец, не старился.
93
А й садится-то Добрыня на добра коня;
Говорила тут Добрынина-та матушка:
— Ай же свет моя любимая семеюшка,
Молода Настасьюшка Мнкулична!
Ты чего сидишь во тереме в златом верху?
Над собою ли незгодушки не ведаешь?
Закатается-то наше красно солнышко
Да за этыи за горы за высокий,
Да й за этыи за лесушки за темный,
А й съезжает-то Добрыня с широка двора.
А й поди-тко ты скоренько на широк на двор,
Да й зайди-тко ты Добрынюшке с бела лица,
Подойди к него ко правому ко стремячке,
Говори-тко ты Добрыне не с упадкою,
Поспроси-тко у молодаго Добрынюшки:
Он далече ль едет, куды путь держит?
Скоро ждать велит нам, когды дожидать?
Нам когда й велит в окошечко посматривать?
Молода Настасьюшка Микулична
Как скорешенько бежала на широкий двор,
И в одной тонкой рубашечке без пояса
И в одних тонких чулочиках без чоботов,
То зашла она Добрыне со бела личка,
Подошла к него ко стремечки ко правому,
Да й ко правому ко стремечки к булатнему,
И говорила-то Добрыне не с упадкою:
— Ай же свет моя любимая здержавушка,
Молодой Добрынюшка Микитинец!
Ты далече ль едешь, куды путь держишь?
Скоро ль ждать велишь нам, когда дожидать?
Нам когда велишь в окошечко посматривать?
Говорил-то ёй Добрыня таковы слова:
— Ай же ты моя любимая семеюшка,
Молода Настасьюшка Микулична!
Когда стала у меня про то выспрашивать,
Я стану про то тебе высказывать:
Перво шесть годов-то за собя пожди,
Друго шесть годов так за меня пожди,
Того времечки исполнится двенадцать год,
Да й ходи-тко ты тогда во мой зеленой сад,
Ты посматривай-тко на сахарне мое деревце:
Если буде прилетать-то голуб со голубушкой,
Станет голуб со голубушкой на деревце
прогуркивать,
А что нет жива Добрынюшки Микитинца,
А й побит Добрынюшка в чистом поли,
Пороспластаны его да груди белый,
Да й повынято его сердце со пёченей,
Поотрублена ему буйна головушка,
А й брошен Добрыня за ракитов куст.
В тую порушку да в тое времечко
Да смотри ты на свой на широкий двор:
Прибежит-то как мой добрый конь да богатырский
А й на ваш-то на вдовиной двор,
А й тогда вы в тую пору в тое времечко
Про меня тогда вы и узнаете, '
А что нет жива Добрынюшки Микитинца;
А й тогда ты хоть вдовой живи, а хоть замуж поди,
Хоть за князя ты поди, хоть за боярина,
Хоть за сильняго за русьскаго могучаго богатыря,
Столько не ходи-тко замуж за богатыря,
За того Олешенку Поповича
А й за бабьяго да за насмешника,—
А й Олеша-тот Попович мне названый брат.
На кони то молодца да видли сядучись,
Со двора его не видели посдучись.
Со двора он ехал не воротами,
й он из города-то ехал не дорожкою,
Ехал прямо через стену городовую.
Как он ехал по раздольицу чисту полю,
Похотелось тут молодому Добрынюшке
Попытать коня да й богатырского,
Поотведать ёго силушку великую.
Да й берет он плёточку шелкбву во белы руки,
Да он бил коня да по крутым ребрам,
По крутым ребрам ён бил да не жалухою,
А й со всёю своей силы с богатырскою.
Его доброй конь да богатырский
То пошол скакать да по чисту полю,
По целой версты он да поскакивал,
По коленушку в земельку ён угрязывал,
Из земельки свои ноженьки выхватывал,
По сенной купны земелюшки вывертывал,
За три выстрелу он камешки откидывал.
Так не молвия в чистом поли промолвила,
Да й проехал-то Добрыня да добром кони,
То вси травушки муравы оплеталися,
Все лазуревы цветочки осыпалися,
95
И мелкйи лесушки к земли вси приклонялися.
Он-то ехал по раздольицу чисту полю,
А й ко сырому ко дубу ён ко Нёвину
К тому славному ко каменю Олатырю;
Ён наехал своих братьицев крестовыих.
И сходили молодци тут со добрых коней,
Да й ходили-то пехотой по чисту полю,
Й оны думушку все думали-то крепкую,
Думушку-ту крепкую великую,
Что нам дальняя дорожка не короткая;
Й они сели на добрых коней, поехали
На своих на добрых конях богатырскиих.
Они в день едут по красном по солнышку,
В ночь едут по светлому по месяцу.
А ще день за день как быдто дождь дождит,
Да й неделя за неделей как река бежит,
Добры молодци дороженку коротают.
Оны едут-то по славному роздольицу чисту полю,
Да й приехали во земли сорочинскии,
К кбролю-то Ботеяну на широкий двор.
С добрых коней молодцы да й опустилися,
То не спустили добрых коней на посыльной двор.
Молодой Васильюшко Казимиров
Он берег свое копье да муржамецкое,
Он спустил копье во матушку-то во сыру землю,
Во сыру землю спустил копье вострым концем,
Добрых коней бы к копью да он привязывал,
Никого-то к добрым коням не приказывал.
Пороздернули оны полотно белое,
Насыпали-то пшену да белоярову
Своим добрым коням богатырскиим,
Да берет-то дани он под пазушку,
А двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
Да еще он бёрет грамоту повинную;
Брали они мисы чиста серебра,
А й другия мисы брали с красным золотом,
Третьи мисы они брали скатна жемчугу,
И пошли оны в полаты белокаменны,
Заходили во полату белокаменну,
Да й пошли-то во столовую во горенку.
Молодой Васильюшко Казимиров
На пяту он идет, двери поразмахиват,
То они как господу-то богу помолилися,
Оны крест-от клали по писаному,
96
Да й вели поклоны по ученому,
На вси на три на четыре на сторонушки да низко
кланялись,
Самому-то королю в особину,
Еще всим его князьям да подколенныим.
Стал король у добрыих у молодцев выспрашивать:
— Вы откулешни дородни добры молодци?
Еще как-то молодцев вас именём зовут,
Звеличают молодцев вас по отечеству?
Говорили молодцы да таковы слова:
— Есте мы со матушки святой Руси
Да й от славного от князя от Владымира,
Привезли как к тбби дани за двенадцать год,
За двенадцать год да с половиною.
Полагать ли стали даней-тых на зблот стол,
Положили-то двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
Положили первы мисы чиста серебра,
А й другия мисы красна золота,
Третьи мисы полагали скатна жемчуга,
Положили грамоту повинную.
А й король-от Ботиян да Ботиянович
ё н садил-то их за столик за дубовый
Да й за тыя ли скамеечки окольнии,
То он не ествушкой кормил их да сахарнею
Да й не питьицем поил их да медвяныим,
Да он стал у добрых молодцев выспрашивать:
—Ай же вы удаленьки дородни добры молодци!
Еще есть ли-то на вашей на святой Руси
Да у славного у князя Владымира,
У них есть ли та игра да и картежная,
А играют ли они да в шашки-шахматы
Да й во славны во велёи во немецкий?
А ще кто из вас горазд сыграть во шашки-ты
во шахматы,
Да во славны во велеи в немецкий?
Говорил ему молоденькой Васильюшко Казимиров;
— Ай же славный король земли литовския!
У меня все игроки дома оставлены,
Только есте у меня надеюшка
То на спаса на пречисту богородицу,
Да на своего на братца на крестоваго,
На молбдаго Добрынюшку Микитинца.
Приносили к ним-то доску эту шашецну;
Как сыграли в первый раз да в игру шашечну,
Молодой Добрынюшка Микитинец
ён со тою со великой со горячности
Просмотрел один да ступень шашечной,
Обыграл его король да ведь литовский
Ботиян да Ботияновец,
И он повыиграл у молода Добрынюшки добра коня,
А й добра коня он богатырскаго.
А й под другую игру они залоги-то покладали,
А й король-от полагает он великую бессчетну золоту
казну,
А и молодой Добрынюшка Микитинец
Положил залогом свою буйную головушку.
Как сыграли-то они да еще другой раз,
Молодой Добрынюшка Микитинец
Тут он короля да и пообыграл.
Еще третей раз сыграли игру шашечну.
Говорил-то ведь король-то Ботиян да Ботияновец:
— Ай же славный богатыри вы святорусьскии!
Из вас кто-то есть горазд стрелять из луку
из розрывчата
И пропущать тая стрелочка калёная
По тому ли по острёю по ножовому
Да во тбе во колечико серебряно,
Чтобы стрелочка катилася каленая
По тому катилася острею по ножовому,
На две стороны она шла бы весом ровно
И угодила бы в колечико серебряно?
Говорил Васильюшко Казимиров:
— Ай же король, Ботиян да Ботияновец!
Я не знал твоёй утехи королевскою,
Да своёй не знал ухватки богатырскою.
У меня все стрёльцы-ты домй оставлены,
У меня столько надеюшка
Что на спаса на пречисту богородицу,
Да на своего на братца на крестоваго,
Да на молода Добрынюшку Микитинца.
Говорил король своим он слугам верныим;
— Ай же вы мои да слуги верный!
Вы подите-ко на погреб на глубокий,
А й несите-тко мой да королевской лук,
Да й подайте-тко богатырю да святорусьскому
А й молодому Добрынюшке Микитинцу,
И пошли его да слуги верныя,
На него-то шли на погреб на глубокий,
А й несут они да королевской лук,
А и три их четыре татарина
Подносили-то к молодому к Добрынюшке.
Молодой Добрынюшка Микитинец
А й берет он тугой лук розрывчатый,
Стал он стрелочек Добрынюшка накладывать,
Стал тетивочек Добрынюшка натягивать,
Стал тугой лук розрывчатый полапывать,
ё н порозорвал тугой лук, повыломал,
Говорил-то тут Добрыня таковы слова:
— Ай же ты король, Батьян да Батияновец!
А й твое-то есте дрянное лученочко пометное,
Не из чего богатырю повыстрелить,
Пропустить-то мне-ка стрелочку каленую
По тому острию по ножовому
Да й во тое во колечико серебряно.
Говорил король он таковы слова:
— Ай же вы да слуги мои верный!
Вы ступайте-тко на мой на глубок погреб,
Да двенадцать вы богатырей могучиих,
И неси-тко мой вы самолучший лук,
Самолучший лук вы королевский.
Как идет туда дружина королевская,
Да двенадцать молодцёв да все богатырей,
И несут они да королевский лук,
Да й подносят ко молбду ко Добрынюшке,
Молодой-то Добрынюшка Микитиниц
Берет-то он их тугой лук розрывчатый,
Как-то стал Добрыня стрелочек накладывать,
Стал тетивочек Добрынюшка натягивать,
Да й шелковые тетивочки-то стали все полапывать,
А й порозорвал он тугой лук, повыломал.
И говорил-то как Добрыня таковы слова:
— Ай же ты король, Ботьян да Ботияновец!
Твое дрянное лученочко пометное,
Да не из чего богатырю повыстрелить,
Пропустить-то этой стрелочки каленый
По тому острею по ножовому,
Да й во то в колечико серебряно.
Говорит-то тут Добрынюшка Микитинец:
— Ай же братец мой крестовый,
Молодой Иванушко Дубровичу!
А й поди-ко ты на славной на широкой двор
К моему коню да к богатырскому,
99
Моего коня ты уговаривай,
Поди-тко ты к правому ко стремени булатнему,
Отстени мой тугой лук розрывчатой,
Да й неси-тко во полату белокаменну
Мое дрянное лученышко завозное.
Как идет Иван Дубровиц на широк на двор,
Ко добру коню он шол да ко Добрынину,
Стал добра коня он уговаривать,
Шол ко правому он стремени к булатнему,
Отстяпул-то он и тугой лук розрывчатой,
Ен понес-то во полату белокаменну.
У того молодого Добрынюшки Микитинца
Во том луку да во разрывчатом,
Во том ли-то во тупом концу,
Были сделаны гусельника яровчаты,
Да не для-ради красы оны сделаны, не для угожества,
А то для-ради потехи молодецкою;
Так понес Иван Дубрович этот тугой лук,
Этот тугой лук понес да и розрывчатой,
Да й во славны во полаты белокаменны,
И заиграл ён во гусельника в яровчаты.
Тут все татара они той игры росслухались,
И не слыхали-то игры такой на сем свети.
Подносил-то ён ведь тугой лук разрывчатой
Да ко своему ко братцу ко крестовому
Да й ко молоду к Добрынюшке Микитинцу.
Молодой Добрынюшка Микитинец
Он берет свой тугой лук разрывчатой
И во свои берет во белые во ручушки,
Становился-то й Добрыня на резвы ножки
Супротив колечика серебряна,
Й он три раз стрелял Добрынюшка Микитиниц
По тому он по острею по ножовому,
Угодил три раз в колечико серебряно.
А й король-от Ботиян да Ботияновец
Становился-то он супротив колечика серебряна,
А он брал-то свой-от тугой лук розрывчатой,
Наложил он стрелочку каленую,
Натянул тетивочку шелковую.
Да спустил эту тетивочку шелковую
Да во эту ён во стрелочку каленую.
Первой раз стрелил, ен перестрелял,
А й другой раз стрелил, так не дострелил,
Третий раз-то как он стрелил, так попасть не мог.
100
Королю-то это дело не слюбилося,
Не слюбилось это дело, не в люби пришло,
Говорит король-от таковы слова:
— Ай же славныя богатырь святорусьския!
Кто из вас есте горазд бороться об одной ручке?
Выходите-тко на мой вы на широкий двор,
Вы с татарама моими- поборитеся,
У них силушки великой приотведайте.
А й Васильюшко Казимиров
Говорил ён таковы слова:
— Ай же король ты Ботиян да Ботиянович!
У меня что есть бордёв дома оставлены,
У меня столько надеюшка
Что на спаса на пречисту богородицу
Да й на своего на братца на крестового,
Да й на молода Добрынюшку Микитинца.
Молодои-то Добрынюшка Микитиниц
А й пошел бороться на широкой двор,
Пошел силушки великой у татар поотведати.
А й король-то Ботиян да й Ботиянович,
Молодой Васильюшка Казимиров
С молодым Иванушком Дубровицем
Выходили на балхон на королевский
А смотреть-то на борьбу на богатырскую.
Еще вышел-то Добрыня на широкой двор,
Да стал по двору Добрынюшка похаживать,
На татар Добрыня стал посматривать.
А й стоят татара на него на широком дворе,
Во плечах-то у татар есть велика сажень,
А й между глазами у татар есть велика пядень,
А й головушки на плечах как пивной котел.
И они стали-то татара по двору похаживать,
Стали молода Добрынюшку поталкивать,
Молодои-то Добрынюшка Микитинец
А он стал татар да оттолыкивать,
И оттолыкивать он стал татар, попинывать,
Стал ён по двору татар да и покидывать,
А й пошло-то ко Добрынюшке татар к нему десятками.
Молодой Добрынюшка Микитинец
Еще видит дело ён великое,
Воскричалто ведь Добрыня жалким голосом,
Жалким голосом кричал он во всю голову:
— Ай же братьица мои да вы крестовый,
Славный вы русские могучие богатыря!
101
Да й побьют-то нас татары во темной орды,
Положить нам будет здесь буйны головушки,
Не бывать нам больше на святой Руси,
Не видать нам будет больше града Киева,
Не видать нам князя-то Владымира,
Не видать Опраксии нам королевичной.
Отворились тут ворота на широкий двор,
И пошло оттуль да силушки черным черно.
И у того ли у молодого Добрынюшки
Не случилосы ничто-то быть во белых ручушках,
Ему нечем-то с татарами да й попротивиться,
Ен хватил татарина-то за ноги,
Так он стал татарином помахивать,
А ён стал татар да поколачивать,
Татарин то ведь гнется да не ломится.
Молодой Иванушко Дубович-от
Выскочил с балхону королевскаго,
А й бежал скоренько на широкой двор,
Да й схватил Иванушко тележну ось,
Да й он стал тележной осью-то помахивать,
Да й он стал татар-то поколачивать.
Они вышли со двора да из широкаго
Да й на тот на город королевский,
И они стали бить-то силушку великую.
И куды идут они, так падет уличкой,
А й повернутся, так падет переулкамы.
Они билися тут целые-то суточки
Не едаючись да й не пиваючись,
Да й побили оны силушку великую.
Говорил король-от таковы слова:
— Ай же славный ты богатырь святорусский,
Молодой Васильюшко Казимиров!
Ты на мой поди-тко да на славной град.
Да й уйми-тко ты богатырей своих да святорусскиих,
Чтоб оставили мне силы на посёмена!
Получайте-тко вы дани собе выходы
И за старые за годы и за нынешний,
Да й за вси вы времена да й за досюлешни,
Исполна-то государю за двенадцать год.
Молодой Васильюшко Казимиров
ё н скорешенько идет да нд широк на двор,
ё н садился-то Василий на добра коня.
Выезжал-то как Василий на великой град,
ё н поехал-то по славному по городу
102
На своем добром коне на богатырскоем,
И наехал-то он братьицев крестовыих;
Он подъехал-то к молодому к Добрынюшки,
Налагал-то он свои да храпы крепкий
А и на него на плечка на могучий, .
И говорил ему Василий таковы слова:
— Ай же ты молоденькой Добрынюшка!
А сегодня ты да ведь позавтракал,
А й оставь-ко мне хоть пообедати,
Да уйми-тко еще братца-то крестоваго,
Молодаго Иванушка Дубровича,
И пойдемте-тко в полаты белокаменны
К королю-то ко Ботияну к Ботиянову,
Получать-то будем дани за двенадцать год.
Шли-то как они да на широк на двор,
Да й прошли они в полаты белокаменны,
Приносил король им дани за двенадцать год,
А двенадцать лебедей, двенадцать креченей,
И принес к ним грамоту повинную,
Да й принес им первы мисы чиста серебра,
Им принес другие мисы красна золота,
Третьи мисы приносил он скатна жемчуга;
Дал им грамоту да ён повинную,
Платить-то славному-то князю и Владымиру,
Да й платить-то надобно век по веку.
Выходили молодцы да на широк на двор,
Садились молодцы-то й на добрых коней,
И оны ехали раздольицем чистым полем.
И еще день за день как быдто дождь дожжит,
Да неделя за неделей как река бежит;
Ены едут в день по красному по солнышку,
Ены в ночь едут по светлому по месяцу,
Ены вскоре добры молодцы дороженку коротали.
Они скоро ехали чистым полем,
Приезжали-то ко дубу-то ко Невину,
Да й ко славноёму каменю к Олатырю.
А со тою со пути а со дороженки
Похотелось отдохнуть им добрым молодцам;
Пороздернули оны да шатры белый,
Они хлеба соли-то покушали,
И они легли-то спать да й проклаждатися.
Там на тую пору на то времячко
Прилетает голуб со голубкою,
Да й садится голуб ён на сырой дуб,
На сыром дубе стал голуб со голубушкой прогуркивать:
— Ай же ты молоденькой Добрынюшка!
Во шатре ты спишь да проклажаешься,
Над собою невзгодушки не ведаешь,
А й твоя-то молода жена Настасья Микулична
А й замуж идет да й за богатыря,
Да й за славнаго Олешу Поповича.
Молодои-то Добрынюшка Микитинец
Он скорешенько скочил-то на резвы ножки,
И скорешенько седлал добра коня,
И скоренько-то садился на добра коня,
Скоро ехал он раздольицем чистым полем
Да во тот-то славный стольний Киев град.
Да й приехал-то Добрынюшка Микитинец
На свой славный на широк на двор,
Становил коня он богатырского
Ко тому к крылечику к переному,
Пристянул-то ёго поводом шелковыим
Да к тому колечику к серебряну,
А он сам идет в полату белокаменну,
Да й прошел в свою столовую во горенку,
И усмотрел-то ён свою-то родну матушку;
А й сидит-то ёго матушка не весело,
Она рвнит-то свои да горючи слезы.
Ен-то матушке Добрынюшка поклон принес:
— Ай же свет честна вдова Намельфа Тимофеевна!
А я от Добрынюшки с чиста поля поклон привез.
Мы с Добрынюшкой вчерась да порозъехались,
А й Добрынюшко поехал ко Царюграду,
А меня послал он к стольнё-Киеву,
А й к тоби ведь он зайти велел да на широкой двор
Да й сходить к тоби в полаты белокаменны,
Да й велел тоби сходить на погребы глубокий,
Принести велел со погреба лапотики шелковенки,
Да велел-то принести еще-то платьице да скоморовчато,
Да и принести велел гуселушки яровчаты,
Да в кои гуселышки-то смолоду Добрынюшка поигрывал;
Да й велел сходить Добрыня на почестей пир
Ко тому ко князю ко Владымиру,
До сходить велел ко князю ко Олешенку к Поповичу
Да ко тоей ко княгине ко молодоей,
Ко Настасьюшке да й ко Микуличной.
Говорила-то ему вдова да горько плакала:
— Ай же мужичищо деревенщина!
104
Надо мною тебе просто надсмехатися
И над моим-то ведь двором да над вдовиныим.
Если был бы жив молоденькой
Добрынюшка Микитинец,
Не дошло б тобе смеяться надо мной
Да над моим двором да над вдовьиным.
Молодой Добрынюшка Микитинец
Перед нёй стоит, сам низко кланяется:
— Ты честна вдова Мамельфа Тимофеевна!
Мы вчерась с Добрынюшкой розъехались
Да й во славноем роздольице в чистом поле,
А й Добрынюшка поехал ко Царюграду,
А й послал меня ён к стольнё-Киеву,
Да велел к тобе заехать на широкой двор
Да сходить велел в полаты белокаменны,
Да й тебе велел молоденькой Добрынюшка,
Сходить велел на погреб на глубокие,
Принести оттуль лапотики шелковый,
Принести-то велел платьицо да скоморовчато,
Дай подать велел Добрынюшка гуселышки яровчаты,
Да й велел мне-ка сходить ён на почестей пир
Ко тому ко князю ко Владымиру,
Да й к тому князю Олешенку Поповичу,
К той княгины молодоей,
К той Настасье да Микуличной.
Говорила-то вдова да горько плакала:
— Ай же мужичищо деревенщина!
Во глазах собака насмехаешься,
Во глазах собака подлыгаешься!
Если б была бы эта славушка да й на святой Руси,
А что есть-то жив Добрынюшка Микитинец,
Не дошло бы то смеяться над моим-то над двором,
Над моим двором да над вдовиным.
Молодой то Добрынюшка Микитинец
Поскорешеньку он ей поклон отнес:
— Ты честна вдова Мамельфа Тимофеевна!
Мы вчерась с Добрынюшкой розъехались,
Да й во славноем роздольице в чистом поле,
А й Добрынюшко поехал ко Царюграду,
А й послал меня ён к стольнё-Киеву,
Да велел к тобе заехать на широк на двор
Да сходить велел в полаты белокаменны,
Да й тебе велел молоденькой Добрынюшка,
Сходить велел на погреб на глубокие,
105
Принести оттуль лапотики шелковый,
Принести-то вёлел платьицо да скоморовчато,
Да й подать велел Добрынюшка гусельники яровчаты,
Да й велел мне-ка сходить ён на почестей пир
Ко тому ко князю ко Владимиру,
Да к тому князю Олешенку Поповичу,
К молодой княгине ко Настасье ко Микуличной.
Да честна вдова Мамельфа Тимофеевна
Да и горько она да и заплакала,
И говорила-то вдова да таковы слова:
— Не узнал-то святым духом ведь мужище деревенщина,
Не узнал ён про лапотики Добрынины,
Не узнал-то ён про платье скоморовчато,
Не узнал-то про гуселышки яровчаты.
Ена ,брала-то скоренько золоты ключи,
Шла скорешенько на погреба глубокий,
Да и приносила-то лапотики шелковый,
Приносила платье скоморовчато,
Приносила-то й гуселышка яровчаты,
Подавала мужичищу деревенщине.
Говорил-то мужичищо деревенщина:
— Ты честна вдова Мамельфа Тимофеевна!
Вместях мы росли с молоденьким Добрынюшком,
Вместях грамоте училися,
Ели мы с Добрыней по однакому
И нам одежища с Добрынюшкой-то ладилась.
Как-то стал мужичище-деревенщина,
Ен обул лапотики шелковый
Да й надел-то ведь платье скоморовчато,
Во белы ручки гуселка брал яровчаты,—
Да й лапотики на ноженки Добрынюшке поладились,
Ему платьице-то скоморовчато
На собя Добрынюшке поладилось.
Так пошел-то как Добрыня на почестей пир,
Там придверники стоят да приворотники,
Там не стали допущать-то как Добрынюшку.
Молодой Добрынюшка Микитинец
А й он стал придверников отпихивать,
Приворотников он стал да оттолыкивать,
Он зашел-то во полату белокаменну,
Проходил ён во столовую во горенку;
Там приходят-то ко князю ко Владымиру,
Да приносят к нему жалобу великую:
— Ты Владымир князь наш стольнё-киевской!
146
Как прошел-то скоморох к нам на почестей пир,
Ен придверников розбил всих приворотников,
Без докладу ён зашел сюда в полаты белокаменны.
То молоденькой Добрынюшка Микитинец
По столовой он по горенке похаживат,
То он князю-то Владимиру да поговариват:
— Ай Владимир князь ты стольнё-киевской!
Аще гди у вас сидят-то скоморохи на честном пиру?
Прикажи-тко избрать мне-ка местечко на честном пиру,
Прикажи-тко ты, Владимир, мне игру играть,
Игру играть во гусельника яровчаты,
Воспотешить мне-ка самого князя Владимира,
Воспотешить мне-ка князя да Олешенку Поповича,
Воспотешить мне княгиня-та молодая,
<А й княгиня-та> Настасья да Микулична.
Говорил-то как молодому Добрынюшке,
Говорил-то ему Владимир князь:
— Ай же молодой ты скоморошина!
Ты поди садись-ко поблизко той печенки кирпичною,
А играй игру в гуселка во яровчаты,
Воспотешь-ка самого князя Владимира,
Воспотешь-ко князя-то Олешенку Поповича,
Воспотешь-ко ты молодую-ту княгину,
<Молоду> Настасьюшку Микуличну.
Как садился-то молоденькой Добрынюшка
Близко печки сел близко кирпичною,
Брал гуселышки Добрынюшка в белы ручки,
Заиграл Добрынюшка в гуселышка,
Он игру играет все хорошеньку,
И выигрывал наигрыши хорошеньки,
Что из Киева да й до Царяграда,
Из Царяграда до Еросолиму,
С Еросолиму ко тою ко земле да к сорочинской.
Еще вси-то скоморохи приумолкнули,
Еще вси-то игроки-то порозслухались,
А и не слыхали игры эдакой на семь свети;
Самому князю Владимиру ему игра слюбилася.
Как ставал-то князь Владимир на резвы ножки,
Наливал он чару зелена вина,
Ен не малую стопу да полтора ведра,
Розводил-то он медами все стоялыма;
Сам Владимир князь-от стольне-киевской
Подносил-то эту чару зелена вина
Ко тому он к молодому скоморошине.
107
Молодой да скоморошина
Ен скорешенько ставает на резвы ножки,
Берет чарочку-ту он да во белы ручки,
Принимает чарочку одной ручкой,
Выпивает эту чарочку одним духом;
Подает-то назад князю он Владымиру,
Понизешенько Владымиру он кланялся:
— Ты Владымир князь да стольне-киевской!
От вас выпил-то я чару зелена вина.
Мне позволь еще сыграть-то во гуселышка яровчаты,
Всспотешить князя мне Олешенку Поповича.
А й позволил-то ему Владымир князь
А играть игру в гуселышка яровчаты,
Воспотешить князя-то Олешенку Поповича,
И он садился близко печенки кирпичныя,
И заиграл он во гуселышка яровчаты,
Играл-то ведь игру он все хорошеньку,
И выигрывал наигрыши хорошеньки,
Что из Киева да й до Царяграда,
Из Царяграда до .Еросолиму,
С Еросолиму ко тою ко земле да^к сорочинской.
Еще все-то игроки приумолкнули,
Молодые скоморохи поросслухались,
А и не слыхали игры эдакой на сем свете.
Так игра эта Владымиру слюбилася,
Говорил Владымир таковы слова
А й тому князю Олешенке Поповичу:
— Ай ставай-ко, Олеша, на резвы ноги,
А бери-тко чару во белы руки,
Наливай-ко чару зелена вина,
Да й не малую стопу да полтора ведра,
И розводи медамы все стоялыма,
Поднеси-тко ты молодому скоморошине.
А й ставал Олешенька Попович на резвы ноги
А брал чарочку в белы руки,
Подносил-то к молодому скоморошине,
А й то ставал-то скоморох да на резвы ножки,
А он чарочку-то брал в белы руки
От того-то князя от Олешенки Поповича,
Принимал он эту чарочку одной рукой,
Выпивал он чарочку однем духом,
Ен садился-то на место скоморовское,
Говорил скоморох да й таковы слова:
— Ты Владымир князь да стольне-киевской!
А позволь играть в гуселышка яровчаты,
Воспотешить мне княгиня-то молодая,
Молода Настасьюшка Микулична.
Тут он брал гуселышка яровчаты в белы руки,
А игру играл да он хорошую,
Он наигрыши выигрывал хорошеньки,
А из Киева да й до Царяграда,
Из Царяграда до Еросолима,
С Еросолима ко той к земле да к сорочинской.
То весьма эти наигрыши Владымиру слюбилися.
Говорил ему Владымир князь да стольне-киевской:
— Ай же ты молодой скоморошина!
Подходи-тко ко столу да княженецкому,
А й садись-ко с намы за единой стол:
Перво местечко тоби да есть подли меня,
Друго местечко подли князя Олешенки Поповича,
Третье местечко избирай-ко соби по люби.
Говорил-то скоморох да й таковы слова:
— Ты Владымир князь да стольне-киевской!
А й то не любо мне мёстечко подли тобя,
А то не любо мне местечко подлй князя
А подли князя Олешенки Поповича,
Любо местечко мне супротив княгины той молодоей,
Супротив Настасьюшки Микуличной.
Как садился скоморох с ним за единый стол,
Супротив княгини сел молодоей,
Супротив Настасьюшки Микуличной.
Говорил-то скоморох он таковы слова:
— Ай ты славныя Владымир князь да стольне-киевской!
Выпил рюмочку от князя я Владымира,
А й позволь-ко налить рюмочку мне зелена вина,
Поднести мне да ко князю ко Владымиру.
Как ставал-то скоморох да на резвы ножки,
Наливал-то рюмочку он зелена вина,
То не малу он стопу да полтора ведра,
И розводил-то он медамы все стоялыма,
Приносил ко князю ко Владымиру.
А Владымир князь-от стольне-киевской,
Он ставал скоренько на резвы ножки,
А он брал ту рюмочку одной рукой,
Выпил рюмочку Владымир единым духом.
Говорил-то скоморох да й таковы слова:
— Ты Владымир князь да стольне-киевской!
Налил-то я рюмочку как князю Владымиру,
юэ
Позволь поднести мне еще рюмочку
А тому князю Олешеньки Поповичу.
Наливал-то как он чару зелена вина,
Розводил медамы все стоялыма,
Подносил князю Олешеньки Поповичу.
А й ставал Олеша на резвы ножки,
Принял чарочку Олеша во белы ручки,
Брал-то чарочку Олешенька одной ручкой,
Выпил чарочку Олешенька одним духом.
Скоморох им говорил да таковы слова:
— А Владымир князь ты стольне-киевской!
Позволь чарочку налить мне зелена вина,
Поднести княгинюшке молодоей,
А той ли Настасьюшке Микуличной.
То он брал как чарочку в белы руки,
Наливал он чару зелена вина,
А не малую стопу да полтора ведра,
Розводил медамы все стоялыма,
Он спустил туда он свой злачен перстень,
В этую спустил во чарочку,
Подносил он ко Настасьюшке Микуличной,
Говорил-то ей он таковы слова:
— Ай же ты княгина да молодая,
Молода Настасьюшка Микулична!
Испей чарочку от нас ты зелена вина.
Молода Настасьюшка Микулична
То скорешенько ставала на резвы ноги,
Эту брала чарочку в белы ручки,
Подносила ко устам своим сахарниим.
Говорил ей скоморох да таковы слова:
— Молода Настасьюшка Микулична!
Если хошь добра, так ты пей до дна.
Молода Настасьюшка Микулична
Она женщина была не глупая,
Она пила-то ведь чарочку до донышка,
А ко нёю ко устам да ко сахарниим
Прикатился к ней да тут злачен перстень;
Она стряхнет этот перстень на дубовый стол,
И смотрела-то на этот на злачен перстень,
Да которым она перстнем обручалася
Да во матушке да во божьей церквы;
Положила она чарочку на золот стол
И оперлась о нёго плечка о могучий,
Да й скочила-то Настасья через золот стол,
п о
Говорила-то она да й таковы слова:
— Ай же свет моя любимая здержавушка,
Молодой Добрынюшка Микитинец!
А й у бабы волос долог, ум короткою,
Не послушала я твоего наказу богатырскаго,
Я пошла замуж за славного богатыря,
За того Олешеньку Поповича.
Тут молодой Добрынюшка Микитинец
Он скорешенько встает да на резвы ножки,
Да й берет-то он Олешу за желты кудри,
Бросил он Олешу о кирпичной мост,
Да он выдернул шалыгу поддорожную,
Стал шалыгою Олешку охаживать,
Говорил-то ведь Добрыня таковы слова:
— Ай же хошь ты у жива мужа жену отнять?
Заступать-то стал да и Владымир князь
За того он за Олешеньку Поповича:
— Ты молоденькой Добрынюшка Микитинец,
Да й прости-тко нас во этой глупости.
Говорил молоденькой Добрынюшка:
— Ай ты славный Владымир князь да стольне-киевской!
Да ты сам ходил Настасью сватати,
А й Опраксия ходила она свахою.
Ты свою-то жону гложешь, еще сам скребешь,
А й чужую жону ты замуж даешь.
Тут молоденькой Добрынюшка Микитинец
А й берет-то ён Настасьюшку Микуличну
А за ней ли-то за рученьки за белый,
То за нёй берет за перстни за злаченый,
А повёл в свои полаты белокаменны,
Во свою привел столову ю во горенку;
Стали жить-то быть да век любовь творить.

ДОБРЫНЯ И МАРИНКА

Три году. Добрынюшка стольничал,
Три году Добрынюшка чашничал,
Три году Добрыня у ворот простоял,
На десятый год еще гулять ушол.
Наказывала Добрыни родна матушка:
— Ты ходи гуляй, Добрынюшка, по городу,
Ты по городу гуляй по Киеву, .
Только не ходи во улички Маринкины,
В переулки не ходи да во Игнатьевски.
Ill
Там е девушка да зельчица,
Зельчица девушка кореньщица.
Извела-то она девять молодцёв,
Девять русскиих могучиих богатырев,
Тебя же изведет да во десятыих.
Забыл-то наказанье родной матушки,
Зашел-то он во улушки Маринкины,
У Маринушки да на окошечки
Сидят голубы да со голубушкамы,
Носочки с носочками целуются,
Они правыма крылами обнимаются.
Тут Добрыни в запрету пришло,
Натягивал Добрынюшка тугой лук,
Направливал Добрыня калену стрелу,
Убил у Маринушки мила дружка,
А Ивана убил царевича,
По прозваньицу убил Туга-змеевича.
Бросилась Маринушка по плечь во окно:
— Ай же ты Добрынюшка Микитинич!
Холост ты ходишь не женат ноньку,
Я красна девица на выдаванье:
Возь-ко меня да за себя замуж.
Не с ума Добрыня слово спроговорил:
-— Ай же ты девушка зельщица,
Зельщица ты кореньщица!
Извела ты девять молодцёв,
Девять русскиих могучиих богатырёв,
Меня же изведешь да во десятыих.
Обвернулся Добрынюшка, домой пошол.
Она брала-то ножички булатнии,
Она-то резала Добрынины следочики,
Приговоры приговаривала крепкий:
— Так бы резало у Добрыни ретливо сердцо по мни.
Обвернулся Добрынюшка и к ей пришол,
Повернула Добрыню серым волком,
Отпустила Добрыню ко синю морю.
Добрынина матушка
Ена день ждала да другой ждала,
Неделю ждала, да другу ждала,
Ена год еще ждала, другой ждала,
Не слыхать Добрынюшки Микитича.
Накинула шубу на одно плечо,
Приходила к Марине под окошечко:
— Эй же ты девушка зельчица!
112
Отверни у мни Добрынюшку по старому,
По старому Добрынюшку по прежному.
Не отвернешь ты Добрынюшки по старому,—
Я тя поверну собакою,
Собакой поверну тя подоконною.
Еще тебя потешу я сорокою,
Сорокою тебя да я коловою.
Отвернула Добрынюшку по старому.
Он брал в руки стрелочку каленую,
Развязал ю на скамеечку дубовую,
Росстрелял ён Марину по чисту полю.

ДОБРЫНЯ И АЛЕША

Во славноём было городи во Киеви,
А й у ласкова князя Владимира,
Собирается у князя почестей пир.
Вси ли на пиру напивалисе,
Вси ли на пиру наедалисе,
Вси ли на пиру пьяны веселы,
А вси ли на пиру поросфастались:
Умный фастат отцем матерью,
Безумной фастат молодой женой,
Глупой фастат добрыим конём.
А й сидит тут Добрынюшка Микитинич,
Не ест он не пьет да не кушаёт,
Белой лебёдушки не рушает,
Над собой он думушку думаёт.
Говорит солнышко князь стольно-киевской:
— А чего же ты сидишь позадумался,
Хлеба ты соли не кушаёшь,
Белой лебёдушки не рушаёшь,
Не пьёшь ты чары зелена вина?
И говорит князь стольно-киевской:
— Ай же вы русский богатыри:
Во первыих, казак Илья Муромец,
Во другййх, Добрынюшка Микитинич!
Вы берите злачёный жёребьи
Кому ехать в путь богатырскую,
Во тую в дороженку широкую,
Не за триста за три тысячи,
Выправляти дани выходы за двенадцать лет.
и з
Во тыи Индеи во богатый,
Не вамы были дани запущены,
Только вамы будут дани взысканы.
А й тут Добрынюшка поросплакался,
Своей матушки порозжалился:
— Уж ты свет добра да моя матушка!
На что Добрынюшку спородила,
Сильняго Добрынюшку не сильняго,
Ростом его не высокаго,
Красотой его не красиваго,
А й богачеством не богатаго.
Лучше родила б, моя матушка,
Серыим горючим камешком,
Завертела во тонко полотенышко,
Ставала на гору высокую,
Размахала Добрыню — в море бросила
А лежал бы Добрынюшка в синём мор
Не ездил Добрыня по святой Руси,
Не проливал бы крови християньскии,
Не вдовил Добрыня молодых жон,
Не сиротали б малый деточки.
И получает несчастный жеребей,
Говорит он казаку Илью Муромцу:
— Я поезжаю в путь богатырскую.
И говорит Добрынюшка Микитинич:
— Уж ты свет добра да моя матушка
Честна вдова Намельфа Тимофеевна!
Только нет у молодца добра коня,
Нету сбруюшки богатырский,
Всих успехов богатырскиих.
Отвечае добра да ему матушка:
— Ты Добрынюшка сын Микитинич!
Поди на конюшню стоялую,
А на другу поди ты на конную,
Выбирай добра коня ученаго.
Буде тут тебе не прилюбится,
Опускайся в погрёбы глубокий,
Стоит добрый конь богатырский
На двенадцати цепочках серебряных,
На двенадцати тонкиих поводах,
На тыих ли на поводах шелковыих,
А не нашего шолку — шемахинского.
Там есть сбруя богатырская,
Вси успехи молодецкий.
Тольки Добрынюшка спрашивал,
Скочил Добрыня на резвы ноги,
3-за того <з->за столика дубоваго,
Бежал на конюшню стоялую.
Тут ему не слюбилосе,
Перешол на конюшенку на конную,
Нет добра коня по разуму.
Опустился в погребы глубокий,
Увидел коня он добраго,
Он валился коню во праву ногу:
— Уж ты добрый конь богатырский!
Служил конь и батюшку,
Служил добрый конь дедушку,
Послужи-тко Добрыни Микитичу
Во тый пути богатырский.
Стал добра коня откаивать,
Стал добра коня отвязывать,
Кладывал он .седелышко черкальское,
Сам он себя стал окольчуживать:
Обувал он сапожки сафьянные,
Окол носика яйцё кати,
А й под пяточки воробей лети.
В каблучках были шпильки серебряны,
Шляпочки позолочены.
Не ради красы-басы молодецкий,
Ради крепости богатырский,
Одевал он лату богатырскую,
Не грузную лату, в девяносто пуд.
Одевал он платьнцо цветное,
Кладывал он шляпу пуховую,
Не грузную шляпу, во двенадцать пуд.
Кладывал он праву ногу во стремено,
Во тое ли стремено, булатнёё,
Скочил Добрыня легче заюшка,
Повернулся кручее горносталюшка,
Садился во седелышко черкасское,
Приезжал он к полаты белокаменной,
Ко своей ко матушки ко родныи,
Ко честной вдове Намельфе Тимофеевной.
Говорит Добрыня таково слово:
— Дай-ко прощеньицо родительско,
Мне-ка ехать в путь богатырскую.
Свет добра да ёго матушка
Полагае крест благословленный,
115
Отправляв в путь богатырскую.
Стоит молода жена Настасья Микулична,
Говорит Настасья Микулична:
— Ай же Добрынюшка Микитинич!
Поезжае ты в путь богатырскую,
Когда ждать тебя со чиста поля?
Отвечаё Добрыня Микитинич:
— Ждите Добрынюшку три года.
Не приеде Добрынюшка три года,
Еще ждите Добрынюшку три года.
Не приеде Добрынюшка через шесть годов,
Еще ждите Добрынюшку три года,
Пройде времечки всего девять лет
И говорит-то Настасьи Никуличной:
— Аль вдовой живи аль хоть замуж поди,
И за того поди хошь за йннаго,
За вора поди хоть за разбойничка,
Не ходи за моего за брата крестоваго,
За смелаго Алешу Поповича,
За девочьяго за насмешника.
Поезжал Добрынюшка в чисто полё,
Аль не пыль в поли запылается,
От земли пески поднималися,
Одна куревка покурила,
Поезжал Добрыня во чисто полё,
Видли молодца сядучись,
А й не видли удалого поедучись.
Прошло тому времени три года,
Не видать Добрынюшки с чиста поля,
Тут ходя старухи кошельницы,
Они вести носят недобрый:
— Нету Добрынюшки во живности,
Убит Добрыня во чистом поли,
Лежит Добрыня о Почай-реку,
А й ногамы лежит во Почай-реку,
Кудрями лежит в част ракитов куст,
Малолесны птички гнезда спбвили
Во Добрыниных во желтых кудрях.
Тому старуха не верила:
— Молода Настасья Микулична!
Подождем еще времечки три года.
Прошло того времечки шесть годов,
Не видать Добрынюшки с чиста поля.
Приезжает Олёшенька поповский сын
116
Со далеча далеча со чиста поля,
Прямо к доброй-то его матушки,
Молодой жены Настасьи Микуличной
Говорит добра да его матушка:
— Где ты был Олёшенька поповский сын?
Отвечает Олешенька поповский сын:
— Уж я был во дйлечи далёчи во чистом поли.
— Не видал ли Добрыни Микитича?
Отвечает Олешенька поповский сын:
— Уж я видел Добрыню во чистом поли,
Видел Добрыню убитаго:
Лежит Добрыня о Почай-реку,
Ногамы лежит во Почай-реку,
Кудрями лежит в част ракитов куст,
Малолесны птички гнезда сповили
Во Добрыниных во желтых кудрях*
Говорит Настасья Микулична,
Говорит она Олёши Поповичу:
— Не был ты, Олеша, во чистом поли,
Не видал ты Добрыни убитаго,
А был ты с собакамы на задворки.
Олёши слова не слюбилисе,
Идёт он с обидою великою
Прямо ко князю Владимиру:
— Уж ты солнышко князь стольно-киевской!
Пособи-тко мне думы думати.
Надо мной удовка насмеяласе
Молодая Настасья Микулична,
Не могу на ёй сосвататься.
Возьми меня во служители,
Возьми меня в сторожители,
Буду служить верой правдой.
Говорит князь стольно-киевской:
— Ай же ты Олёшенька поповской сын!
Сделам указы мы грозный,
По первому городу по Киеву,
По другому городу Чернигову,
По трётьему городу Смолягину:
Не держать бы жон безмужниих,
Не держать удовок беспашпортниих.
Пошлю стражов немилбсливых,
Чтобы гнали со перваго города,
Со перваго города Киева,
Со друга гнали Чернигова,
117
Со третьёго со Смолягина.
Как шили стражи немилосливы,
Выгнали с перваго города Киева,
Выгнали с другаго Чернигова,
Выгнали с третьяго Смолягина
Всих удовок безмужниих.
Идут с обидой великою
Ко той Добрыниной матушки,
Идут к Настасьи Микуличной:
— Уж ты свет Настасья Микулична!
Поди за Олёшу во замужество.
Не подёшь за Олёшу во замужество—
Изгонят тебя вон из города.
Говорит Настасья Микулична:
— Я порушаю мужнюю заповедь.
Пожалела удовок безмужниих,
Пожалела вдовиц беспашпортниих,
Не охвотою шла во замужество,
Поневоле пошла во замужество.
Во далечи во чистом поли,
Не за триста за три тысячи,
Спит Добрыня во белом шатри.
Стоит добрый конь у бела шатра,
Он копытом бьёт о сыру землю,
Под шатром земля сколыбаласе,
Во реки вода зазыбаласе,
Скочил Добрыня на резвы ноги,
От крепка сну богатырскаго.
Говорит Добрынюшка Микитинич:
— Ай же добрый конь богатырский!
Не во врёмя будишь русскаго богатыря.
Отвечает конь по-человечьёму:
— Ай же Добрынюшка Микитинич!
Ты не знаешь невзгоды великии.
Твоя жена Настасья Никулична
Пошла она во замужество,
Не охвотою, по неволюшки,
За смелаго Олёшу Поповича.
Вчерасе было рукобитьицо,
Сегодня у них столованьицо.
Тольки Добрынюшка спрашивал
Садился на добра коня ученаго,
Бьёт коня плёткой шелковою,
Бьет коня по тучным бедрам.
Стал его добрый конь поскакивать,
Скоки давать с горы на гору,
Мелки источники в шах берёт.
Приезжае к славному городу ко Киеву,
Ко своёй полаты белокаменной.
Становился к косивчату окошечку,
Закричал он гласом богатырскипм:
— Ай же добра да моя матушка,
Есть ли честна вдова во живности?
Отворяй-ко широки воротечка,
Запусти Добрыню Микитича.
Отвечат старуха таково слово:
— Отойдите, голи кабацкии!
Кабы был Добрынюшка во живности,
Не досуг бы вам насмехатисе,
Надо мной старухой пролыгатисе.
Говорит Добрыня во второй након:
— Уж ты свет добра да моя матушка,
Честна вдова Намельфа Тимофеевна!
Опустись ты со печки муравленой.
Ты садись на скамейку хрустальнюю,
Ты гляди в окошко стекольчато,
Тут сидит Добрыня на добром кони.
Свет добра да его матушка
Опущаласе со печки муравленой,
Садилась на скамейку хрустальнюю,
Глядела в околенку стекольчату.
Только взяла дубину подорожную,
Не грузную дубину, в девяносто пуд,
Говорила старуха таково слово:
— Ай удалый добрый молодец!
Не такой Добрынюшка отпущен он
Во тую ли путь богатырскую,
Во тую поездку молодецкую,
Его личико было белоё,
Платьицо на нем цветноё,
Сапожки на ножках сафьянный,
Шляпа была пуховая.
От-вечат Добрыня Микитипич:
— Уж ты свет добра да моя матушка!
Во тый пути богатырский
Сапожки о стрёмена вытерло,
Цветное платьице сдёржано.
Пухову шляпу дождями повысекло,
119
Личико жарамы зажарило.
Говорит добра да его матушка:
—- Будет сидит тут Добрынюшка Микитинич
На своем кони богатырскоём,
Дак подашь ты крест благословленный.
Тут Добрыня Микитинич
Подавае крест благословленный
Свет доброй да своей матушки.
Получала крест благословленный,
С которым спустила во чисто поле,
Тут она срадоваласе.
Скоро бежала на широк двор,
Отворяла воротца широкий,
Запустила Добрыню Микитича.
Тут соскочил Добрыня со добра коня.
Говорит добра да ему матушка:
— Ты Добрынюшка сын Микитинич!
Как твоя молода жена,
Пошла ёна во замужество
Не охвотою, по неволюшки,
За смелаго Олёшу Поповича.
Тольки Добрынюшка спрашивал.
Спустил коня на свою волю,
Сам бежал в полату белокаменну,
Обувал он сапожки сафьянный,
Надевал он платьицо цветное,
Кладывал ©н шляпу пуховую,
Берёт он гусёлушка яровчаты,
Берет он напиток подорожныих
Во правой корман, во левой корман,
Берёт он дубину подорожную,
Не грузну дубину, в девяносто пуд,
Прямо пошол на почестей пир.
Тут у солнышка князя Владимира
Поставлены стражй немилосливы,
Сильнии могучий богатыри —
Не ходить никому на почестей пир —
Не пущают Добрыни на почестей пир.,
У Добрыни сердце разгорелосе,
Он махнул дубиной подорожною,
Убил он сильниих богатырей.
Прямо идёт на почестей пир,
Во тую полату гряновитую,
К этыим ко столикам добовыим,
120
Сам говорит таково слово:
— Уж ты солнышко князь стольно-киевской!
Нет ли места немношечко
Поприсесть удалому молодцу?
Отвечаё князь столно-киевской:
— Вси места попризаняты.
Углядел он места немношечко
На тыи на печки муравленой.
Скочил Добрыня лекче заюшка
На тую на печку муравлену,
Заиграл он в гуселушка яровчаты.
Вси на пиру оглянулисе,
Вси на пиру ужахнулисе.
Скочит князь на резвы ноги,
Сам говорит таково слово:
— Ай скоморошина удалая!
Опустись-ко со печки муравленой:
Первое место подлё меня,
А другое то место возле меня,
Третьёё место, где слюбится.
Отвечает Добрынюшка Микитинич:
— Уж ты солнышко Владимир стольно-киевской!
Не спрашивай у холодпаго,
Не спрашивай у голоднаго.
Спешись-ко молодца кормить поить,
Потом удалого спрашивать.
Приносили чару зелена вина,
Не большую чару, полтора ведра.
Принимал Добрыня единой рукой,
Выпивал Добрыня на единой дух,
Сам говорит таково слово:
— Солнышко князь стольно-киевской!
Позволь поднести чару зелена вина,
У меня есть напитков подорожныих.
Поднести мне князю со княгиною,
Первую Настасьи Никуличной,
А вторую Алеши Поповичу.
Наливает чару зелена вина,
Не большую чару, полтора ведра,
На вес-то чара полтора пуда,
Кладывает он перстень злаченый,
Сам говорит таково слово:
— Уж ты пей Настасья Микулична!
Пей-ко чарочку зелена вина,
121
Пей-ко чарочку да всю до дна.
Как пьешь до дна, увидать добра,
Не пьешь до дна, не видать добра,
Берет Настасья Микулична,
Берет чарочку единой рукой,
Выпила цару на единый дух,
К устам перстень прикатается,
Свет Настасья срадоваласе.
За тыим за столиком дубовыим,
Скочила Настасья на резвы ноги,
Скочила она лекче заюшка,
3-за того <з->за столика дубоваго.
Прямо к Добрыни на белы груди,
Сама говорит таково слово:
— Не тот мой муж, кой подле меня,
Тот мой муж, кто супротив меня,
Супротив очей моих ясныих.
Тут Добрынюшка Микитинич
Он берет Алёшеньку Поповича,
3-за того < з-> за столика дубоваго
Берет Алешу за желты кудри,
Стал он дубиною накладывать.
От стуканья пошло буканьё,
От буканья пошло охканьё
По всёй полаты гряновитыи.
Вси с пиру розбежалисе,
Вси с пиру росскакалисе,
Тольки стоит князь со княгиною.
Говорит Добрынюшка Микитинич:
— Чёго ты стоишь князь со княгиною,
Чего ты стоишь да того же ждёшь,
Пусть тебе приуважено:
Моему-то батюшку крестовый брат.
Тут пошол Алешенька поповский сын,
Пошол с пиру окоракою,
Сам идёт с пиру кленется,
Больше того проклинается:
— Всякой чорт на сём свете женится,
Не всякому женитьба удавается,
Мне-ка женитьба неудачная,
Молода жена невзрачная.
Удаваласе женитьба двум богатырям:
Во-первыих, Добрынюшки Микитичу,
Во-другиих, старому казаку Ильи Муромцу.

ИЛЬЯ И СОЛОВЕЙ

Из того ли-то из города из Муромля,
Из того села да с Карачирова,
Выёзжал удаленькой дородний добрый молодец,
Он стоял заутрену во Муромли,
А й к обеденке поспеть хотел он в стольнёй Киев град,
Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
У того ли города Чернигова
Нагнано-го силушки черным черно,
А й черным черно как черна ворона;
Так пехотою никто тут не прохаживат,
На добром кони никто тут не проезживат,
Птица черной ворон не пролетыват,
Серый зверь да не прорыскиват.
А подъехал как ко силушке великоёй,
Он как стал-то эту силу великую,
Стал конем топать да стал копьем колоть,
А й побил он эту силу всю великую.
Ен подъехал-то под славный под Чернигов град,
Выходили мужички да тут черниговски
И отворяли-то ворота во Чернигов град,
А й зовут его в Чернигов воеводою.
Говорит-то им Илья да таковы слова:
— Ай же мужички да вы черниговски!
Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую да в стольний Киев град.
Говорили мужички ему черниговски:
— Ты удаленькой дородний добрый молодец,
Ай ты славныя богатырь святорусьскии!
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
А й по той ли по дорожке прямоезжею
Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром кони никто да не проезживал:
Как у той ли-то у Грязи-то у Черноей,
Да у той ли у березы у покляпыя,
Да у той ли речки у Смородины,
У того креста у Левонидова,
Сиди Соловей разбойник во сыром дубу,
Сиди Соловей разбойник Одихмантьев сын,
А то свищет Соловей да по соловьему,
Ен крычит злодей разбойник по звериному,
123
И от него ли-то от посвисту соловьяго,
И от него ли-то от покрику звериного,
То все травушки муравы уплетаются,
Все лазуревы цветочки отсыпаются.
Темны лесушки к земли вси приклоняются,
А что есть людей, то вси мертвы лежат.
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,
А й окольноёй дорожкой цела тысяща.
Он спустил добра коня да й богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
Его добрый конь да богатырский
С горы на гору стал перескакивать,
С холмы на холму стал перемахивать,
Мелки реченки, озерка промеж ног спущал.
Подъезжает он ко речке ко Смородинки,
Да ко тоей он ко Грязи он ко Черноей,
Да ко тою ко березы ко покляпыя,
К тому славному кресту ко Левонидову.
Засвистал-то Соловей да по соловьему,
Закричал злодей разбойник по звериному,
Так все травушки муравы уплеталися,
Да й лазуревы цветочки отсыпалися,
Темны лесушки к земле вси приклонилнся,
Его добрый конь да богатырский
А он на корзнй да потыкается;
А й как старый-от казак да Илья Муромец
Берет плеточку шелковую в белу руку,
А он бил коня а по крутым ребрам;
Говорил-то он Илья да таковы слова:
— Ах ты волчья сыть да й травяной мешок!
Али ты итти не хошь али нести не мошь?
Что ты на корзнй, собака, потыкаешься?
Не слыхал ли посвисту соловьяго,
Не слыхал ли покрику звериного,
Не видал ли ты ударов богатырскиих?
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Да берет-то он свой тугой лук розрывчатый,
Во свои берет во белы он во ручушки,
Ен тетивочку шелковенку натягивал,
А он стрелочку каленую накладывал,
То он стрелил в того Соловья разбойника,
Ему выбил право око со косичею.
Ен спустил-то Соловья да на сыру землю,
Пристянул его ко правому ко стремечки булатнему>
124
ён повез его по славну по чисту полю,
Мимо гнездышко повез да Соловьиное.
Во том гнездышке да Соловьиноем
А случалось быть да и три дочери,
А й три дочери его любимыих;
Больша дочка смотрит во окошечко косявчато,
Говорит ёна да таковы слова:
— Едет-то наш батюшко чистым полем,
А сидит-то на добром кони,
Да везет ён мужичищо деревенщину,
Да у правого стремени прикована.
Поглядела его друга дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
— Едет батюшко роздольицем чистым полем
Да й везет он мужичища деревенщину,
Да й ко правому ко стремени прикована.
Поглядела его меньша дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
— Едет мужичищо деревенщина,
Да й сидит мужик он на добром кони,
Да й везет-то наша батюшка у стремени,
У булатняго у стремени прикована.
Ему выбито-то право око со косичею.
Говорила-то й она да таковы слова:
— Ай же мужевья наши любимый!
Вы берите-тко рогатины звериный,
Вы бежите-тко в роздольице чисто поле,
Да вы бейте мужичища деревенщину.
Эти мужевья да их любимый,
Зятевья-то есть да Соловьиный,
Похватали как рогатины звериный,
Да и бежали-то они да й во чисто поле
Ко тому ли к мужичищу деревенщине,
Да хотят убить-то мужичища деревенщину.
Говорит им Соловей разбойник Одихмантьев сын:
— Ай же зятевья мои любимым,
Побросайте-тко рогатины звериным,
Вы зовите мужика да деревенщину,
В свое гнездышко зовите Соловьиное,
Да кормите его ествушкой сахарною,
Да вы пойте ёго питьицем медвяныим,
Да й дарите ёму дары драгоценные.
Эты зятевья да Соловьиный
Побросали-то рогатины звериный
А й зовут-то мужика да й деревенщину
Во то гнездышко да Соловьиное.
Да й мужик-от деревенщина не слушается,
А он едет-то по славному чисту полю,
Прямоезжею дорожкой в стольнёй Киев град.
Ён приехал-то во славный стольнёй Киев град
А ко славному ко князю на широкой двор.
А й Владымир князь он вышел со божьёй церквы,
Он пришел в полату белокаменну,
Во столовую свою во горенку,
Оны сели есть да пить да хлеба кушати,
Хлеба кушати да пообедати.
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Становил коня да посерёд двора,
Сам идет он во полаты белокаменны,
Проходил он во столовую во горенку,
На пяту он дверь-ту поразмахивал,
Крсст-от клал ён по писаному,
Вел поклоны по ученому,
На всеша три на четыре на сторонки низко кланялся,
Самому князю Владымиру в особину,
Еще всим его князьям он подколенныим.
Тут Владымир князь стал молодца выспрашивать:
-— Ты скажи-тко, ты откулешной, дородний добрый
молодец,
Тобе как-то молодца да именем зовут,
Звеличают удалаго по отечеству?
Говорил-то старыя казак да Илья Муромец:
— Есть я с славнаго из города из Муромля,
Из того села да с Карачирова,
Есть я старыя казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович!
Говорит ему Владымир таковы слова:
— Ай же старыя казак да Илья Муромец,
Да й давно ли ты повыехал из Муромля
И которою дороженкой ты ехал в стольнёй Киев град?
Говорил Илья он таковы слова:
— Ай ты славныя Владымир стольнё-киевской!
Я стоял заутрену христовскую во Муромли,
А й к обеденки поспеть хотел я в стольнёй Киев град,
То моя дорожка призамешкалась;
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженкой я ехал мимо-то Чернигов град,
Ехал мимо эту Грязь да мимо Черную,
126
Мимо славну реченку Смородину,
Мимо славную березу-ту покляпую,
Мимо славный ехал Левонидов крест.
Говорил ёму Владимир таковы слова:
— Ай же мужичищо деревенщина,
Во глазах мужик да подлыгаешься,
Во глазах мужик да насмехаешься!
Как у славнаго у города Чернигова
Нагнано тут силы много множество,
То пехотою никто да не прохаживал,
И на добром коне никто да не проезживал,
Туды серый зверь да не прорыскивал,
Птица черный ворон не пролетывал;
А й у той ли-то у Грязи-то у Черноей,
Да у славноёй у речки у Смородины,
А й у той ли у березы у покляпою,
У того креста у Леванидова,
Соловей сидит разбойник Одихмантьев сын,
То как свищет Соловей да по соловьему,
Как кричит злодей разбойник по звериному,
То все травушки-муравы уплетаются,
А лазуревы цветки прочь отсыпаются,
Темны лесушки к земли вси приклоняются,
А что есть людей, то вси мертво лежат.
Говорил ему Илья да таковы слова:
— Ты Владымир князь да стольнё-киевской!
Соловей розбойник на твоем двори,
Ему выбито ведь право око со косичею,
И он ко стремени булатнему прикованной.
То Владымир князь-от стольнё-киевской
Он скорешенько ставал да на резвы ножки,
Кунью шубоньку накинул на одно плечко,
То он шапочку соболью на одно ушко,
Он выходит-то на свой-то на широкий двор
Посмотреть на Соловья разбойника.
Говорил-то ведь Владымир князь да таковы слова:
— Засвищи-тко, Соловей, ты по соловьему,
Закрычи-тко, собака, по звериному.
Говорил-то Соловей ему разбойник Одихмантьев сынз
— Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю,
А не вас-то я хочу да и послушати,
Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца,
Да его хочу-то я послушати.
Говорил-то как Владымир князь да стольнё-киевский:
127
— Ай же старый казак ты Илья Муромец!
Прикажи-тко засвистать ты Соловью да й по соловьему,
Прикажи-тко закрычать да по звериному.
Говорил Илья да таковы слова:
— Ай же Соловей разбойник Одихмантьев сын!
Засвищи-тко ты во пбл-свисту соловьяго,
Закрычи-тко ты во пол-крыку зверинаго.
Говорил-то ёму Соловей разбойник Одихмантьев сынз
— Ай же ты старыя казак ты Илья Муромец!
Мои раночки кровавы запечатались,
Да не ходят-то мои уста сахарный,
Не могу я засвистать да й по соловьему,
Закрычать-то не могу я по звериному.
А й вели-тко князю ты Владымиру *
Налить чару мни да зелена вина,
Я повыпью-то как чару зелена вина,
Мои раночки кровавы порозойдутся,
Да й уста мои сахарни поросходятся,
Да тогда я засвищу да по-соловьему,
Да тогда я закрычу да по звериному.
Говорил Илья-тот князю он Владымиру:
— Ты Владымир князь да стольнё-киевской!
Ты поди в свою столовую во горенку,
Наливай-ко чару зелена вина,
Ты не малую стопу да полтора ведра,
Подноси-тко к Соловью к разбойнику.
То Владымир князь да стольнё-киевской
Он скоренько шел в столову свою горенку,
Наливал он чару зелена вина,
Да не малу он стопу да полтора ведра,
Розводил медами он стоялыма,
Приносил-то ён ко Соловью розбойнику.
Соловей розбойник Одихмантьев сын
Принял чарочку от князя он одной ручкой,
Выпил чарочку-ту Соловей одным духом,
Засвистал как Соловей тут по соловьему,
Закрычал разбойник по звериному,
Маковки на теремах покривились,
А околенки во теремах рассыпались
От него от посвисту соловьяго,
А что есть-то людишок, так вси мертвы лежат?
А Владымир князь-от стольнё-киевской
Куньей шубонькой он укрывается.
А й тут старой-от казак да Илья Муромец
128
Он скорешенько садился на добра коня,
А й он вез-то Соловья да во чисто поле,
И он срубил ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
— Тоби полно-тко свистать да по соловьему,
Тоби полно-тко крычать да по звериному,
Тоби полно-тко слезить да отцей-матерей,
Тоби полно-тко вдовить да жен молодыих,
Тоби полно-тко спущать-то сиротать да малых детушок
А тут Соловью ему и славу поют,
А й славу поют ему век по веку.

АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН ЗМЕИ

Как Олешенька Попович сын Иванович
Ён на далечи далечи на чистом поли
Да едет-ка тут Олешенька да и на добром коне,
Да как видит-то он Тугарина невернаго,
Высдко летит Тугарин, близ под облакой,
Как тут Олешенька спустился-то с добра коня,
Да как ставился Олеша на восток лицём,
Да он молится тут господу святителю:
— Дай-ко ты, господи, дождичка частаго да и мелкаго,
Чтобы омочило у Тугарина бумажны крыльиця,
Спустился бы Тугарин на сыру землю,
Да как мне было с Тугарином посъехаться.
Да и по Олешенькину тут молению,
Как по божьему-то по велению,
Наставала тученька-то темная
С частыим дождичком да с молнией,
160
Омочило у Тугарина бумажные крыльица,
Спустился тут Тугарин на сыру землю.
Да как едет-то Тугарин на добром коне,
На добром коне да по сырой земле,
А идет Олешенька к нему на стрётушку.
Как тут Задолище поганое
Замахнулся он кинжалом-то булатныим,
Что срубить Олеше буйну голову;
Да как был Олешенька востёр собою,
Завернулся он за ту гриву лошадиную,
Промахнулся тут Тугарин-тот неверный,
Ушло с рук кинжалище булатное,
Ушло в землю до череня.
Как был Олешенька востер собою,
Повывернулся тут он з-за гривы лошадиноёй,
Ен ударит своей палицей военноей Тугарина,
Своротилосьглавище на праву страну,
А ице тулово да на левую.
Берет Олешенка Попович сын Иванович
Кинжалище булатное,
Воткнул он в буйную голову,—
Не может ен главища на плечо поднять,
Закрычал он своим зычным жалким голосомз
— Уж вы служки панюшки, верны нянюшки.
Подсобите-ко главище на плечо поднять.
Подбежали служки панюшки, верны нянюшки.
Подсобили главище на плечо поднять.
Несёт он тут к своему добру коню,
Привязал он желтыма волосочкамы
Ко тым стремянам да лошадиныим,
Поехал он ко городу ко Киеву.
Подъезжает он ко городу ко Киеву,
Крычит он да во всю голову:
— Ай же вы бабы портомойницы!
Я привез-то вам буцище со чиста поля,—
Вы хоть платье мойте, а хоть золу варите,
Хоть всим городом ср . . . ходите.

ДУНАЙ

А Владымир князь стольне-киевской
Заводил он почестей пир пированьицо
А й на всех-то на князей на.бояров,
6—гЗЗ! 1 161
Да й на русьскйх могучих богатырей,
На всех славных поляниц на удалыих,
А сидят-то молодци на честном пиру,
Все-то сидят пьяны веселы;
Владымир князь по горенки похаживал,
Пословечно государь выговаривал:
— Все есть добры молодци поженены,
Красный девушки замуж даны,
Столько я один хожу холост не жененой:
То вы знаете ль мне, братци, супротивничку,
Чтобы личушком она да й супротив меня,
Очушки у нёй бы ясных соколов,
Бровушки у ней бы черных соболей,
А походочкой она бы лани белою,
Белою лани напольскою,
Напольской лани златорогия,
А чтобы было бы мне с ким жить да быть, век коротати,
А ще вам молодцам было б то кому поклонятися?
Все богатыри за столиком умолкнули,
Все молодци да приутихнули,
За столом-то сидят затулялися;
Большая тулится к середнюю,
Середнюю тулится за меньшую,
А от меньшой тулицы ответу нет.
3-за того < з > за столичка дубоваго.
Из-за тых скамеечек окольниих
Вышел старыя Пермин сын Иванович,
Понизешеньку князю поклоняется:
— Владымир князь и стольне-киевской!
Благослови-ко государь мни словце вымолвить.
А ще знаю я тоби супротивничку:
Личушком-то она супротив тобя,
Очушки у нёй ясных соколов,
Бровушки у ней черных соболей,
А походочкой она лани белыя,
Она белыя лани напольския,
А напольской лани златорогою;
Тоби буде с ким жить, век коротати,
Нам молодцам будет-то кому поклонятися.
А во той ли во славной в хороброй Литвы,
У того ли-то у короля литовского,
Есть прекрасна дочь Опраксья королевична,
Да й сидит она во тереми в златом верху;
На ню красное солнышко не ббпекет,
162
Буйный ветрушки не обвеют,
Многим люди не обгалятся.
Есть-то у короля друга дочь,
Друга дочь Настасья королевична;
Она ездит во чистом поли, полякуетг
Сильнё поляничищо удалое.
Говорил Владымир таковы слова:
— Лй же мои князи бояра,
Сильнии русский могучий богатыря,
Славны поляници вси удалый!
Мни кого-то послать из вас-то посвататься,
За меня за князя Владымира,
У того ли то у короля литовскаго
На прекрасной на Опраксьи королевичной?
Все за столом сидят умолкнули,
Все молодци приутихнули.
Старыя Пермин сын Иванович,
А по горенке Пермин ён похаживает,
Пословечно князю ён выговаривает:
— Ты Владымир князь стольне-киевской!
Благослови мне государь .словцё молвити
А й то знаю япослать кого посвататься
За тобя за князя за Владымира
У того у короля литовского
На прекрасной Опраксьи королевичной:
Послать тихого Дунаюшка Ивановича;
Тихия Дунай во послах бывал,
Тихия Дунай много земель знал,
Тихия Дунай говорить горазд
Да ёму-то Дунаюшку посвататься
За тобя за князя за Владымира
У того у короля литовскаго
На прекрасноей Опраксьи королевичной,
Славныя Владымир стольне-киевской
Скоро шел по горенке столовый,
Брал-то он чарочку в белы руки,
Наливал-то он чару зелена вина,
А не малую стопу — полтора ведра,
Разводил ён медамы стоялыма,
Подносил он-то ко тихому Дунаюшку,
Кб тому Дунаюшку Ивановичу;
Тихия Дунаюшко Иванович
Он скорешенько ставает на резвы ножки,
Чару брал от князя во белы ручки,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил-то он чарочку одным душком,
Подал чарочку он князю Владимиру,
Понизенько он князю поклоняется:
— А Владимир ты князь стольне-киевской!
Благослови мне государь словцё вымолвить.
Еду я посвататься за князя за Владымира
И у того у короля литовского
На прекрасноей Опраксьи королевичной;
Столько дай-ко ты мне еще товарища,
Молода Васильюшка Казимирова.
А Владымир князь стольне-киевской
Он скорешенько брал чару во белы ручки,
Наливал он чару зелена вина,
Не малую стопу — полтора ведра,
Розводил ён медамы все стоялыма,.
Подносил ён к Василью Казимирову.
Молодой ВасилийКазймирович
Скорешенько ставал на резвы ножки,
Чарочку он брал во белы ручки
От того от князя Владымира,
Принял-то он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одным душком,
Подал он чарочку князю Владымиру, -
Понизешенько Владымиру поклоняется:
— Ты Владымир князь стольне-киевской!
Благослови государь словцё вымолвить.
Еду я с Дунаюшком посвататься
За тобя за князя за Владымира
А й у славного у короля литовского
Прекрасную Опраксью королевичну;
Дай-ко еще нам товарища,
Моего-то братца крестового,
А Васильюшка паробка заморского:
А ёму-то Васильюшку коней седлать,
Да ему-то Васильюшку росседлывать,
А ему-то Васильюшку плети подовать,
Ему плети подовать, ему плети принимать.
Владымир князь стольне-киевской
Берёт он чарочку во белы руки,
Наливает он чару зелена вйна,
А не малую стопу — полтора ведра,
Розводил ён медамы все стоялыма,
Подносил ён к Васильюшку ко паробку,
164
А к Васильюшку ко паробку заморскому.
Ставился Василей на резвы ножки,
Брал-то он чару во белы ручки,
Принял он чарочку одной ручкой,
Выпил он чарочку одним душком,
А Владымиру то князю поклоняется.
А пошли они с полаты белокаменной,
Выходили молодци они на Киев град.
Шли в свои полаты белокаменный,
А седлали добрых коней богатырскиих,
А поехали роздольицем чистым полем
А во славную в эту в хоробру Литву.
А приехали оны на широк на двор
Ко тому ли оны к королю к литовскому.
Тихия Дунаюшко Иванович
А с товарищем Василием Казимировым
А пошли оны в полаты белокаменный,
А Васильюшко паробок заморскиий
Стал-то он по двору похаживать,
За собою стал добрых коней поваживать
Тихия Дунаюшко Иванович,
Молодой Василей Казимиров.
Как прошли они в полаты белокаменны,
Заходили во столовую во горенку,
За пяту дверь поразмахивали,
Они господу богу помолилися,
Били челом низко кланялися,
Самому-то королю они в особину,
Всем-то князьям подколенныим.
Садил их король за единой стол,
А кормил-то их ествушкой сахарною,
А поил-то их питьицем медвяныим.
Тихому Дунаюшку Ивановичу
Подносили к нему чару зелена вина,
То не малую стопу — полтора ведра;
Тихия Дунаюшко Иванович,
А скорешенько ставал на резвы ножки,
Чарочку он брал во белы ручки,
Брал-то он чарочку одной ручкой,
Он за этою за чарочкой посватался
У того у короля литовского
На его на дочери любимоёй,
На прекрасноёй Опраксы королевичной,
За своёго за князя Владымира.
Говорил король таковы слова:
— Глупой князь Владымир стольне-киевской!
Ен не знал кого послать ко мне посвататься,
Из бояр мне-ка боярина богатаго,
Из богётырей богатыря могучаго,
Из крестьян мне-ка крестьянина хорошаго,
Он послал мне-ка холопину дворянскую!
Ай же мои слуги верный,
Вы берите тко Дуная за белы ручки,
Да й ведите-тко на погреб холодный,
За нёго за речи неумильнии.
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро-то он скочит через золот стол,
А схватил ён татарина за ноги,
Стал ён татарином помахивати,
Стал бить татар, поколачивати,
А король-то по зйстолью бегаёт,
Куньею шубой укрывается.
Говорит король таковы слова:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович!
А садись-ко со мной за единой стол,
Ешь-ко ты пей с одной мисочки.
Сделаем с тобою мы сватовство
Да на моёй ли на дочери любимою,
На прекрасноей Опраксы королевичной,
За того за князя Владымира.
Говорил Дунай таковы слова:
— Ай же король ты литовскии!
Еще не учёствовал молодцев приедучись,
Не ужаловать-то молодцев поедучись.
В честь я Опракеию да королевичну
Да возьму-то я за князя за Владымира,
А не в честь я возьму за товарища
За того Васильюшка Казимирова.
Тихия Дунаюшко Иванович
Скоро шел полатой белокаменною,
Выходил-то Дунай на широк на двор,
Приходил ён ко терему к златым верхам,
Стал Дунаюшко замочиков отщалкивати,
Стал Дунаюшко он дверцей выставливати,
Он приходит-то во терем во златы верхи;
По тому-то терему злату верху
А Опракеия королевична похаживаёт
А в одной тонкой рубашке без пояса,
166
А в одних тонких чулочках без чоботов,
У нёй. русая коса пороспущена.
Воспроговорил Дунай таковы слова:
— Ай же ты Опраксия королевична!
А идешь ли ты замуж за князя за Владымира?
Говорит ёму Опраксия королевична:
— Ай ты славныя богатырь святорусския!
Три году я господу молилася,
Чтоб попасть мнека замуж за князя за Владымира
Брал ён ю за ручушки за белый,
Брал ю за перстни злаченый,
Целовал в уста во сахарнии
А за нёй за речи умильнии,
Выводил он ю со терема златых верхов,
, Привадил ю Дунай на широкой двор,
А садил ю Дунай на добра коня,
На добра коня садил к головы хребтом,
Сам Дунаюшко садился к головы лицём.
Оны сели на добрых коней, поехали
А по славному раздолью чисту полю;
Их достигла темна ночка в чистом поли,
Они спать легли поклаждатися.
Говорит-то Дунаюшку Ивановичу
А прекрасная Опраксия королевична:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович!
У меня-то ведь есть сестра родная,
А Настасья есть королевична,
Она сильня поляница и удалая,
Она езди во чистом поли, полякует,
Как наедет-то она ко белым шатрам,
Во белых шатрах нам живым не бывать.
Эта Настасья королевична
Узнала -про сестрицу свою родную,
Увезли у ней сестрицу на святую Русь,
Не влюби у них брали богатыри;
Она ехала в погону по чисту полю,
А скакала на кони богатырскоём
Да по славну роздолью чисту полю;
По целой версты конь поскакивал,
По колен он в земелюшку угрязывал,
Он с земелюшки ножки выхватывал,
По сенной купны он земелики вывертывал,
За три выстрелы камешки откидывал.
Не путём она едет не дороженкой,
Она ехала роздольицем чистым полем,
Проехала она да сестру родную,
А проехала она и мимо Киев град.
Тихия Дунаюшко Иванович,
Садился Дунай на добрых коней,
А садил ён Опраксу королевичну
А Василью Казимирову да й на добра коня.
А садил-то ю к головы хребтом,
А Васильюшко-то садился в головы лицём.
Тихия Дунаюшко Иванович
А послал с нима паробка любимаго,
Он того Василия заморскаго.
Отвести ю князю на широкой двор
Отвести в полаты белокаменны
А подать-то ю князю во белы ручки.
А сам тихия Дунаюшко Иванович
Он поехал во роздолье чисто поле
Посмотреть на поляницу удалую,
А й на этую Настасью королевичну,
Молодой Васильюшко Казимиров,
Со своим со паробком любимыим,
Они ехали роздольицем чистым полем
На добрых конях на богатырскиих,
Ускоряли-то оны скоро-на-скори,
Приехали-то они в стольней Киев град
А ко славному ко князю на широкой двор,
А скорешенько спустились со добрых коней,
Опустили-то Опраксию королевичну
Со добра коня с богатырскаго.
А повел-то ю Васильюшко Казимиров
Во эту полату белокаменную
Ко тому ко князю ко Владымиру,
Подал он ю во белы ручки.
Тихия Дунаюшко Иванович
Ехал он роздольицем чистым полем,
Ен наехал поляницю во чистом поли.
Становил ён поляницю супротив собя,
Говорил ён поляници таковы слова:
— Ай же Настасья королевична!
Я достал твою сестрицу родимую,
А достал замуж за князя Владымира.
Ты идёшь ли замуж за Дунаюшка,
За того за Дунаюшка Ивановича?
Говорила Настасья королевична:
168
— Тихия Дунаюшко Иванович,
Славный богатырь святорусьскии!
Если ты мной не ломаешься,
Я иду это замуж за Дунаюшка,
За тобя Дунаюшка Ивановича.
Оны сели на добрых коней, поехали.
Приехали они в стольнё-Киев град,
А приехали ко матушке к божьёй церквы;
А Владымир князь стольне-киевской
Повенчался ён во матушке в божьей церквы
А со тою со Опраксой королевичной,
А й выходит ён со божьёй церквы;
Тихия Дунаюшко в церкву пошел
Повенчатися с сестрицей со другою,
А со тою с Настасьей королевичной.
Во божьёй церквы повенчалися,
Принимали-то оны золоты венцы,
Они заповедь великую покладали:
А что жить-то им быть, век коротати.
Выходил-то Дунай со божьей церквы,
Приходил ён ко князю ко Владымиру,
Сделали оны тут почестей пир,
А й на всех-то князей на всех бояров,
На всех русскиих могучиих богатырей,
На всех славныих поляниц на удалыих.
Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Все на пиру поросхвйсталися,
Хвастает богатой золотой казной,
Золотой казной он бессчетною,
Щеголь хвастает одежей драгоценною,
Сильной хвастает-то силушкой великою,
Иной хвастает богатырь добрым конем;
Тихия Дунаюшко Иванович
Он выходит-то з-за столика дубоваго,
Из-за тых скамеёк окольниих,
От своей семеюшки любимдёй,
От молодой от Настасьи королевичной,
Стал Дунаюшко по горенке похаживати,
Пословечно Дунай выговаривати:
— Нет мене лучше молодця во всем Киеве!
А й никхо не смел ехать посвататься
Да й за славного за князя Владымира
На Опраксии королевичной,—
169
Сам я женился и людей женил,
Сам я боец и удалой молодец,
А горазд-то стрелять я из луку из тугаго!
Говорила Настасья королевична1
— Свет ты здержавушка любимая,
Тихия Дунаюшко Иванович!
А нечем-то ведь я да не хуже тобя:
Сила моя есть побольше твоёй,
А ухваточка моя удалее тобя.
А Дунаюшку то дело не слюбилося,
А молода жена перехвастала.
Говорил Дунай таковы слова:
— Ай же Настасья королевична!
А ставай-ко ты на резвы ножки,
Поедем мы с тобой во чисто поле,
Востроты мы у друг друга отведаем.
Вышел Дунай во чисто доле,
Положил ён колечко серебряно
На свою на буйну головушку
А й наставил ён свой вострой нож,
Говорил ён Настасьи королевичной:
— Ай же Настасья королевична!
Отойди-тко от меня да за пятьсот шагов,
Пропусти-тко эту стрелочку каленую
По тому острею по ножевому,
Чтобы стрелочка катилась на две стороны,
На две стороны катилась весом равная
И угодила бы в колечко серебряное.
Этая Настасья королевична
Она брала свой тугой лук разрывчатой,
.Налагала она стрелочку каленую,
Натягала она тетивочку шелковенку
А спущала в эту стрелочку каленую;
Пропустила эту стрелочку каленуТо
По тому острёю по йожевому,
Прокатилась эта стрелочка каленая
По тому острею на две стороны весом ровно,
Угодила во колечко серебряно.
Трй раза она Настасьюшка прострелила
Из того из лука из розрывчата
По тому острею по ножевому,
Пропустила эту стрелочку каленую
Да й во то ли во колечко во серебряно.
Говорил-то ёй Дунай да таковы слова:
— Становись-ко ты Настасья супротив меня.
Он покладал ёй колечико серебряно
Да на нёй на буйную головушку. >
Ен наставил свою нож булантюю
И то отшел он от Настасьюшки пятьсот шагов
То Настасья королевична молилася
А й молилася она да й горько плакала:
— Ай же тихия Дунаюшко Иванович,
Ты меня прости во женской глупости.
А й по поясу вкопай меня в сыру землю,
Аще бей-ко ты меня да й по нагу телу,
А прости меня во глупости во женскою,
Не стреляй-ко ты из луку из розрывчата,
Не спущай-ко стрелочки каленыя
По тому ты по острею по ножовому
Да й во то колечко во серебряно.
А й теперь-то ты, Дунаюшко, хмельнёшенек,
А й теперь, Дунаюшко, пьянешенек,
А убьешь меня ту молоду жену,
А й ты сделать две головки бесповинныих.
У меня с тобой во чреве есть чадо посеяно,
По коленкам у него есть ножки в сёребри,
По локоточкам ёго ручки в красном золоти,
А назади у него пекет светёл месяц,
От ясных очей как будто луч пекет.
Ничего тому Дунай да не пытаючись,
Как брал тугой лук да свой розрывчатой,
Наложил-то стрелочку каленую,
Ен спустил тетивочку шелковую.
Пролетела эта стрелочка каленая
Ай Настасье королевичной да во белы груди,
А й тут Настасьюшки славу поют.
Пришел тихий Дунаюшко Иванович,
Подошел он к ней да порасплакался,
А он брал свою да саблю вострую,
Роспластал он ёй да чрево женское,
Посмотрел-то как у них чадо засеяно:
По коленочкам-то ножки в серебри,
По локоточкам-то ручки в красном золоти,
По косицам у него как звезды частыя,
Назаду-то него да как светёл месяц,
От очей-тых от него как быдто луч пекет.
Да тут тихия Дунаюшко росплакался,
И говорил Дунай да таковы слова:
171
— Айпотых пор видно, что Дунаюшко женат бывал!
Становил-то он свою да саблю вострую,
Говорил Дунай да таковы слова:
— Наперед-то протекла река Настасьина,
А другая протеки река Дунаева!
Становил свою он саблю вострую,
Да он пал на саблю ту на вострую,
Отрубил свою буйну головушку.
Тут Дунаюшку с Настасьюшкой славу поют,
Им славу поют да веки по веку.

ДЮК

Из славнаго города из Галича,
Из Волынь земли богатые,
Да из той Карелы из упрямые,
Да из той Сорачины из широки,
Из той Индеи богатые,
Не ясен сокол там пролётывал,
Да не белой кречетко вон выпорхивал,
Да проехал удалой дородний доброй молодец,
Молодой боярской Дюк Степанович.
Да на гуся ехал Дюк на лебедя,
Да на серу пернасту малу утицу,
Да из утра проехал день до вечера,
Да rдe наехал не гуся и не лебедя,
Да не серой пернастой малой утицы.
Да не расстреливал ведь Дюк-от триста стрел,
Да триста стрел ровно три стрелы,
Головой-то начат проговариват:
— Да всем-то стрелам я цену знаю,
Только трём стрелам я цены не ведаю.
Почему эти стрелы были дороги?
Да потому эти стрелы были дороги,
На три гряночки были стрелы строганы,
Да из той трестиночки заморские.
Да еще не тем стрелы были дороги,
Что на три гряночки были стрелы строганы,
Да тем-де были стрелы дороги,
Перены-де пером были сиза орла,
Не того орла сиза орловича,
Да которой летае по святой Руси,
Бьет сорок, ворон, черную галицу,
172
Да тово-де орла сиза орловича,
Да который летае по синю морю,
Да и бьет-де он гуся да и лебедя
И отлетаёт садится на бел камень,.
Щиплет ронитде перьица орлиные
Да отмётыват на море на синеё.
Мимо едут-де гости карабельщики,
Да развозят те перьица по всем ордам,
По всем ордам по всем украинам,
Дарят царей всё царевичёв,
Дарят королей и королевичёв,
Дарят сильных могучих богатырёв.
Да пришли эты перья мне во даровях,
Оперил-де я этым пёрьем три стрелы.
Да еще не тем, братцы, были стрелы дороги,
Что перены-де были перьем сиза орла, —
Да тем-де стрелы были дороги:
В нос и в пяты втираны каменья яфанты.
Где стрела та лежит, так от ней луч печёт,
Будто в день от краснаго от солнышка,
Да в ночи-то от светлаго от месяца.
Да собирал Дюк стрелы во един колчан.
Да дело-то ведь, братцы, деется:
Да во ту ли во суботу великодённую
Да приехал Дюк во свой Галич град,
Да ушли ко вечерни ко христовские,
Да пошол Дюк ко вечерни христовские,
Отстояли вечерню в церкви божьей,
Да выходит-де Дюк из божьёй церквы,
Становился на крылечки перёные.
Да выходит ево матушка из божьей церквы,
Да понизешенько Дюк поклоняется,
Да желтыма-ты кудрями до сырой земли,
Да и сам говорит-то таково слово:
-— Государыни ты свет а моя матушка! .
Да на всех городах, мать, много бывано,
Да во городи во Киеви не бывано,
Да Владимира князя, мать, не видано,
Да государыни княгины свет Апраксий.
Дай мне, матушко, прощенье-бласловлеиие —
Съездити во Киев град,
Повидати солнышка князя Владимира,
Государыню княгину свет Апраксию.
Говорила ему мать да таково слово:
— Да свет ты моё чадо милое,
Да молодой ты боярской Дюк Степанович!
Да не езди тко ты ужо во Киев град.
Да живут там люди всё лукавые,
Изведут тебя доброго молодца,
Быв хороша наливного яблока.
Да говорил Дюк матери ответ держал:
— Да государыни моя ты родна матушка!
Да даси, мать, прощеньё — поеду я,
И не даси, мать, прощенья — поеду я.
Да давала матушка прощениё,
Да матушкино благословениё,
Давала матушка плётоньку шелковую.
Да поклон отдал Дюк, прочь пошол
Да ходил на конюшню стоялую,
Да выбирал жёребца себе неёзжана,
Да изо ста брал да из тысячи,
Да и выбрал себе бурушка косматого.
Да у бурушка шорсточка трёх пядей,
Да у бурушка грива была трёх локот,
Да и фост-от у бурушка трёх сажён.
Да уздал узду ему течмяную,
Да седлал ён седелышко черкасское,
Да накинул попону пестрядиную,
Да строчена была попона в три строки: ,
Да первёя строка красным золотом,
Да другая строка чистым сёребром,
Да третья строка медью казаркою.
Да котора-де была казарка медь,
Да подорожке ходит злата и серебра,
Да не дорога узда была в целу тысящу,
Да не дорого седёлко во две тысящи,
Да попона та была во три тысячи.
Снарядил-де Дюк лошадь богатырскую,
Да отходит прочь сам посматриват,
Да посматриват Дюк поговариват:
— Да и конь ли лошадь, али лютой зверь,
Д а с- под наряду добра коня не видети.
Да в торока-ты кладёт платья цветные,
В торока-ты кладёт калены стрелы,
Да в торока-ты кладёт золоту казну,
Да скоро дётина забирается.
Забирался-де скоро на коня ли сам сел,
Хорошо-де под ним добрый конь повыскочил,
Через стену маше прямо городовую,
Через высоку башню наугольнюю.
Да хорошо-де пошел в поле добрый конь,
Да мети-ты мече он по версты,
Да мети-ты мече по две версты,
Да по две по три пятй-де вёрст.
Да повыше идёт~дерева жаровчата,
Да пониже иде облака ходячего,
Да он реки озёра между ног пустил,
Да гладкие мхи перескакивал,
Да синеё-то море кругом-де нёс.
Да налегала на молодца Горынь-змея,
Да о двенадцати зла-де ли о хоботах,
Да и хочет добра коня огнем пожечь.
Да добрый конь у змеи ускакивал,
Да добра молодца у смерти унашивал.
Да налегал тут на молодца лютый зверь,
Да хочет добра коня живком сглотить,
Да со боярским со Дюком со Степановым.
Да доброй конь у зверя ускакивал,
Добра молодца у смерти унашивал.
Да налетело на молодца стадо Грачев,
Да по нашему стадо черных воронов,
Да хотят оны молодца расторгнута.
Да доброй конь у Грачёв ускакивал,
Добра молодца у смерти унашивал.
Да й те заставы Дюк проехал вси,
Да на заставу приехал на четвертую.
Да край пути стоит во поли бел шатёр,
Во шатрй-то спит могуч богатырь,
Да старой-де казак Илья Муромец.
Да приехал-де Дюк ко белу шатру,
Да не с разума слово зговорил:
— Да кто-де там спит во белом шатре,
Да выходи-ко с Дюком поборотися.
Да вставае Илья на чеботы сафьянные,
Да на сини чулки кармазинные,
Да выходит старик из -бела шатра,
Д а сам говорит таково слово:
— Да я смею-де с Дюком поборотися,
Поотведаю-де Дюковой-то храбрости.
Да одолила-де страсть Дюка Степанова,
Да падал с коня Ильи во резвы ноги,
Да и сам говорил а таково слово:
— Да одно у нас на небеси-де солнце красное,
Да один на Руси-де могуч богатырь,
Да старой-де кёзак Илья Муромец!
Да кто-де с им смее поборотися,
Тот боками отведает матки тун-травы.
Да Ильи эти речи полюбилисе,
Да и сам говорил а таково слово:
— Да ты удалой дородний доброй молодец,
Молодой ты боярской Дюк Степанович!
Да ты будёшь во городи во Киеви,
Да живут там ведь люди всё лукавые,
Да и станут налегать на тёбя молодца,
Да ты пиши ярлыки скорописчаты,
Да ко стрелам ярлыки припечатывай,
Да расстреливай стрелы во чисто поле.
У меня-де летае млад ясён сокол,
Да собирает-де все стрелы со чиста поля,
Да пособлю-де я, детина, твоему горю.
Да поклон отдал Дюк, на коня ли сам сел,
Да поехал ко городу ко Киеву.
Да приехал он ведь во Киев град,
Через стену маше прямо городовую,
Да через высоку башню наугольнюю,
Да приехал ко палаты княженецкие.
Соходил он со добра коня,
Да оставливал он добра коня
Неприкована ево да непривязана,
Да пошол-де Дюк во высок терём,
Да приходит Дюк во высок терём,
Крест тот клёдет по писаному,
Да поклоны ведет по учёному,
На все стороны Дюк поклоняется,
Желтыма-ты кудрями до сырой земли.
Владимира в доме не случилосе,
Да одне как тут ходя люди стряпчие.
Говорит туто Дюк таково слово:
— Да вы стряпчие люди все дворецкие!
Да где у вас солнышко Владимир князь?
Говорят ему люди стряпчие:
— Да ты удалой дородний доброй молодец!
Да изученье мы видим твое полноё,
Да не знамы теби ни имени ни вотчины.
У нас Владимира в доме не случилосе,
Да ушол ко заутрени христовсгкие.
176
Да больше Дюк не разговаривал.
Да выходил он на улицю паратную,
Да садился Дюк на добра коня,
Да приехал к собору богородицы.
Соходил-де Дюк со добра коня,
Да оставливал он добра коня
Неприкована ево да непривязана,
Да зашол-де Дюк во божью церковь.
Да крест тот кладёт по писаному,
Поклон ведёт по ученому,
Да на все стороны Дюк а поклоняется,
Желтыма-ты кудрями до сырой земли.
Становился подле князя Владимира,
Промежду-де Бермяты Васильевича,
Промежду-де Чурила сына Плёнковича,
Да кланяется да поклоняется,
Да на платье-де часто сам посматриват.
— Да погода-та, братцы, была вёшная,
Да я ехал мхами да болотами,
Убрызгал-де я свое платьё цветное.
Говорил тут Владимир таково слово:
— Да скажись-ко, удалый дородний добрый молодец!
Ты коей орды да коей земли,
Тебя как молодца зовут по имени?
— Да есть я из города из Галича,
Из Волынь-земли из богатые,
Да из той Карелы из упрямые,
Да из той Сорочины из широкие,
Да из той Индеи богатые.
Молодойде боярской Дюк Степанович,
Да на славу приехал к тебе во Киев град.
Говорил-де Владимир таково слово:
— Да скажи, удалый дородний добрый молодец!
Да давно ли ты из города из Галича?
Говорит-де Дюк ему, ответ держит:
— Да свет государь ты Владимир князь!
Да вечерню стоял я в славном Галиче,
Да ко заутрены поспел к тебе во Киев град.
Говорил-де Владимир таково слово-
— Да дороги ли у вас кони в Галиче?
Да говорил Дюк Владимиру ответ держал:
— Да есть у нас кони, сударь, по рублю,
Да есть, сударь, кони по два рубли,
Да есть по сту, по два, по пяти-де сот.
177
Да своему-де я добру коню цены не знай,
Да я цены не знай бурку, не ведаю.
Говорил-де Владимир таково слово:
— Слушайте, братцы князи бояра!
Да кто бывал, братцы, кто слыхал,
Да от Киева до Галича много ль расстояния?
Говорят ему князи да и бояра:
— Свет государь ты Владимир князь!
Да окольней дорогой — на шесть мисяцев,
Да прямой-то дорогой — на три мисяца.
Да были бы-де кони переменные,
С коня-де на конь перескакивать,
Из седла в седло лишь перемахивать.
Да говорят ему князи да и бояра:
— Да сбет государь ты Владимир князь!
Да не быть тут Дюку Степанову,
Токо быть мужичёнку заселыцины,
Да заселыцины быть деревеньщины.
Да жил у купца гостя торговаго,
Да украл унёс платьё цветное.
Да жил у иного боярина,
Да угнал у боярина добра коня,
На иной город приехал и красуется,
Над тобой-то князем надсмехается,
Да над нами боярами пролыгается.
Да отстояли оны заутрйну в церкви божией,
Да с обиднею да святые честные молебны.
Выходили на улицу паратную.
- Да на улици стоит народу и сметы нет,
Да смотрят на лошадь богатырскую,
На ево-то снаряды молодецкие.
Да садились ёны-де по добрым коням,
Да поехали к высокому терему,
Да еде-де Дюк, головой качат,
Головой-то качат, проговариват:
— Д а у Владимира всё а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
Да у моёй-то сударыни у матушки.
Да мощёны-де были мосты всё дубовые,
Сверху стланы-де сукна багрецовые.
Наперёд*де пойдут у нас лопатники,
За лопатниками пойдут и метельщики,
Очищают дорогу сукна стлатаго.
А твои мосты, сударь, неровные,
178
Неровные мосты да всё сосновые.
Да приехали оны к широку двору,
Головой-то начат Дюк, проговариват:
— Да хороша была слава на Владимира,
Да у Владимира всё-де не по нашему.
Как у нас во городи во Галиче,
Да у моей-то сударыни у матушки,
Над воротами было икон до семйдесят.
А у Владимира того-де не случилосе,
Да одна та икона была местная.
Да заехали оны на широкой двор,
Да головой начат Дюк, проговариват:
— Да хороша была слава на Владимира,
У Владимира-де всё а не по нашему.
Как у нас то во городе во Галиче,
Да у моей сударыни у матушки,
На дворе стояли столбы всё серебряны,
Да продёрнуты кольца позолочены,
Разоставлена сыта медвяная,
Да насыпано пшены-то белоярые,
Да е что добрым коням пить-есть-кушати,
А у тебя, Владимир, того-де не случилосе.
Да зашли-де оны во высок терём,
Да садились за столы за белодубовы,
Понесли-де по чарке зелена вина.
Да молодой боярской Дюк Степанович
Головой-то качат, проговариват:
— Да хороша была слава на Владимира,
У Владимира-де все а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
У моей-то сударыни у матушки,
Да глубокие были погребы,
Сорока-де сажон в землю копаны.
Зелено вино на цепях висит на серебряных,
Да были в поле-то трубы понавёдены.
Да повеет-де ветёр из чиста поля,
Да проносит затохоль великую,
Да чару ту пьешь — другая хочется,
Да без третьей чары минуть нельзя.
А твое, сударь, горько зелено вино,
Да пахнёт на затохоль великую.
Понесли последню еству — колачики крупишаты.
Говорил-де Дюк таково слово:
.— Хороша была слава на Владимира,
179
У Владимира-де все а не по нашему.
Как у нас-то во городе во Галиче,
У моей-то государыни у матушки,
Да колачик съесй, а другаго хочется,
А без третьёго да минуть нельзя.
Да твои, сударь, горькие калачики.
Да пахнут ёны на фою сосновую.
Да тут-то Чурило стало зазорко,
Да и сам говорил таково слово:
— Да свет государь ты Владимир князь!
Да когда правдой детина похваляется,
Дак пусть ударит со мной о велик заклад:
Щапить-басить по три года
По стольнему городу по Киеву,
Надевать платья на раз, на другой не перенашивать.
Порок поставили пятьсот рублей:
Который из их а не перещапит,
Взяти с того пятьсот рублей.
Премладыи Чурило сын Плёнкович
Обул сапожки-ты зелен сафьян,
Носы — шило, a пята— востра,
Под пяту хоть соловей лети,
А кругом пяты хоть яйцо кати.
Да надел ён шубу-ту купеческу,
Да во пуговках литы добры молодцы,
Да во петельках шиты красны девицы,
Да наложил ён шапку черну мурманку,
Да ушисту-пушисту и завесисту,
Спереди-то не видно ясных очей,
А сзади не видно шеи белые.
А молодой боярской Дюк Степанович,
Да по Киеву он не снаряден шол.
Обуты-то у его лапотци-ты семи шелков,
И в этые лапотци были вплетаны
Каменья всё яфонты.
Да который же камень самоцветные
Стоит города всего Киева,
Опришно Знаменья богородицы,
Да опришно прочих святителей.
И надета была у его шуба-та расхожая,
Во пуговках литы люты звери,
Да во петельках шйты люты змеи.
Да брал он Дюк матушкино благословлениё,
Плётоньку шелковую.
so
Да подёрнул Дюк-от по пуговкам,
Д а заревели во пуговках люты звери;
Да подёрнул Дюк-от по пётелькам,
Да засвистали во петельках люты змеи.
Да от тово-де рёву от зверинаво,
Да от тово-де свисту от змеиного,
Да в Киеви старой и малой на земли лежит.
Токо малые люди оставалисе,
Да за Дюком всем городом Киевом качнулисе.
— Тебе спасибо, удалый дородний добрый молодец!
Перещапил ты Чурила сына Плёнковича.
И тогда взял он с Чурила пятьсот рублей,
Да купил на пятьсот зелена вина,
Да напоил он голей кабацких всех до пьяна.
Тогда все тут голи зрадовёлисе.
Тут еще Чурилу стало зазорко,
Да сам говорил таково слово:
— Свет государь ты Владимир князь!
Когда ж правдой детина похваляется,
Да пошлём мы туда переписчика,
Во славную во Волынь землю.
— Кого нам послать переписчиком?
— Да пошлём мы Добрынюшка Микитьевица.
Да поехал Добрыня во Волынь землю,
Во славной во Галич град,
Житья его богачества описывать.
Да нашол он три высоки три терема,
Не видал теремов таких на сём свете.
Зашол Добрыня во высок терём,
Да сидит жена стара матера,
Мало шолку, вся в золоте.
Говорил-де Добрынюшка Микртьевич:
— Ты здравствуй, Дюкова матушка!
Тебе сын послал челомбитиё,
Понизку велел поклон поставити.
Говорила жена стара матера:
— Удалой дородний добрый молодец!
Изученье вижу твоё полноё,
Да не знай тебе ни имени ни вотчины.
А я не Дюкова здесь а есть ведь матушка,
А Дюкова здесь а есть портомойница.
Да тут Добрыни стало зазорко.
Отъезжал-де Добрыня во чисто полё,
Да просыпал Добрыня ночку темную.
181
На утро приехал он во Галич град,
Да нашол три высоки три терема,
Не видал теремов таких на сём свете.
Да зашол-де Добрыня во высок терём.
Да сидит жена стара матера,
Мало-де шолку, вся в золоте.
Говорил-де Добрыня таково слово:
— Ты здравствуй, Дюкова матушка!
Тебе сын послал челомбитие,
Понизку велел поклон поставити.
Говорит жена стара матера:
— Удалой ты дородний добрый молодец!
Я не знай тебе ни имени ни вотчины.
Да не Дюкова здесь а есть я матушка,
А Дюкова здесь а есть я божатушка.
Не найти тебе здесь Дюковой матушки.
У нас на утро христово воскресениё,
Да ты стань на Дорогу прешпехтивую,
Где-ка стланы сукна багрецовые.
Наперёд пойдут у нае лопатники,
За лопатниками пойдут метельщики,
Очищают дорогу сукна стланаго,
Дак ты стань на дорогу прешпехтивую.
Да пойдёт тут Дюкова-та матушка.
Да тут Добрыни стало зазорко.
Отъезжал Добрыня во чисто полё,
Просыпал Добрыня ночку темную,
На утро приехал он во Галич град,
Да стал на дорогу прешпехтивую,
Где-ка стланы сукна багрецовые.
Наперед пошли тут лопатники,
За лопатниками пошли метельщики,
Да очищают дорогу сукна стланаго.
Потом пошла ужо тблпа-де вдов,
Пошла тут Дюкова-та матушка.
То умеет детина покланятигя
Желтыма кудрями до сырой земли.
— Ты здравствуй, Дюкова же матушка!
Тебе сын послал челомбитие,
Понизку велел поклон поставити.
Говорила Добрыня мати таково слово:
— Скажи ты, удалый дородний добрый молодец
Я не знай тебе ни имени ни вотчины.
А изученье вижу твоё полноё.
У нас севодня христово воскресениё,
Пойдём со мной во божью церковь,
Простой ты обедню воскресённую.
Заберу молодца тебя в высок терём,
Напою накормлю хлебом солию.
Простояли обедню в церкви божией,
Забрала молодца во высок терём,
Поит и кормит да много чествует.
Да премладыи Добрынюшка Микитьевич
Выходил из-за стола из-за дубоваго,
Да сам говорил таково слово:
— Да государыни ты Дюкова матушка!
Да я ведь приехал на тебя смотреть,
Житья твоево богачества описывать:
Призахвастался сын твой богачеством.
Да брала старуха золоты ключи.
Да привела его в погребы темные,
Где-ка складена деньга не хожалая.
Смекал Добрыня много времени,
Да не мог он деньгам и сметы дать.
Да привела его в амбары мугазенные,
Где-ка складены товары заморские.
Да смекал Добрыня много времени,
Не мог товарам он сметы дать.
Да садился Добрыня на ременьчат стул,
Да писал ярлыки скорописчаты,
Да сам говорил таково слово:
— Да нам с города из Киева,
Да везти бумаги на шести возах,
Да чернил-то везти на трёх возах,
Да описывать Дюково богачество,
Да не описать будёт.
Да прощался Добрыня-то с Дюковой матушкой,
Да садился Добрыня на добра коня,
Да поехал ко городу ко Киеву.
Приехал он в славной Киев град,
Да ко князю Владимиру,
Ярлыки на дубов стол клал,
Словесно-то больше сам роосказыват.
Тогда Дюкова правда сбывается,
Да будто вёшняя вода розливается,
Де еще тут Чурилу стало зазорко,
Да сам говорил таково слово:
— Свет государь ты Владимир князь!
183
Да когда же правдой детина похваляется,
Дак пусть со мной ударит о велик заклад:
Скакать на добрых коней,
За матушку Почай-реку,
И назад на добрых конях отскакивать.
И ударились ёны о велик заклад,
Да не о сте оны и не о тысяче,
Да ударились оны о своих о буйных головах:
Которой из их не перескочит,
Дак у тово молодца голова срубить.
Премладыи Чурило-то сын Плёнкович,
Выводилде Чурило тридцать жеребцов,
Из тридцати выбирал-де самолучшаго.
Да разганивал да он разъезживал,
Из далеча далёча из чиста поля,
Да скакалде за матушку Почай-реку.
Молодой-от боярской Дюк Степанович
Да не разганивал да не разъезживал,
Да с крутого берегу коня своего приправливал,
Да скочил-де за матушку Почай-реку,
И назадь на добром коне отскакивал,
И Чурила к крутому берегу притягивал.
Тогда выдёргивал Дюк-от саблю вострую
Да хотел ему срубить буйну голову.
Тогда вступился князь и со княгиною,
Говорили Дюку Степанову:
— Удалый дородний добрый молодец!
Не руби ты Чурилу буйной головы,
Да спусти ты Чурила на свою волю.
Тогда Дюк-от пинал Чурила правой ногой,
Да улетел Чурило во чисто поле,
Да сам говорил таково слово:
— А й-де ты, Чурило сухоногие!
Да поди щапи с девками да с бабами,
А <не> с нами с добрыма молодцами.
Да прощается Дюк-от со князем Владимиром,
С государынею княгиной Апраксией.
— Да простите вы, бояра все киевскп,
Все мужики огородники!
Да споминайте вы Дюка веки на веки.
Да садился Дюк на добра коня,
Да уехал Дюк во свой Галич град,
Ко своей-то матушки сударыни,
Да стал жить быть, век коротати.

СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ

А й из-за того острова Кадойлова,
А й из-под того вязу с-под черлёнаго,
А й из-под того камешка с-под белаго
Из-под того кустышка ракитоваго,
А пала выпадала мать Непра-река,
А устьем выпадала в море Черное,
В Черное море во Турецкое.
А по этой матери Непры по реки,
Вылетал выезжал млад хупав молодец,
Молод Соловей сын Будимирович.
Поезжал Соловей ведь он свататься
А за славноё он за синё морё
Да ко славному городу ко Киеву,
А ко ласкову князю ко Владимиру,
На его любимый племянницы,
А на молодой Забавы на Путятичной.
А стал Соловей корабля снастить;
Нос корма по звериному,
А бока у корабля всё по туриному,
А вместо бров было вдергивано
А по дорогой куницы по пещерскии,
А вместо ушей было повешивано
А по дорогому соболю заморьскому,
А вместо очей было врезывано
А по дорогому камню самоцветному,
А не для ради красы-басы угожества,
Ради темный ноченки осенний.
Приезжал Соловей сын Будимирович
А ко славному городу ко Киеву.
А сходенки метал он дорог рыбей зуб,
Выходил выступал он на крут бережок,
А со своей дружиной со хороброю,
Чашу насыпал он красна золота,
А другу насыпал он чиста серебра,
Третью насыпал он скатняго жемчуга,
А в четвертых берет он камочку крущатую,
Крушатую камочку двоеличную.
А ничем эта камка была не дорога,
А не красным она да была золотом,
А не чистым она да была серебром,
А дорога камка была крущатая
А тыма ли цветами заморскима.
А приходил он во гридню во столовую,
Он крёст-тот кладет по писаному,
Он поклон-тот ведет по учёному,
Он кланяется поклоняется
Да на все на четыре на стороны.
Он кланяется, сам чёствует:
— Здравствуй, Владимир стольнё-киевской,
Да со многима князямы со боярамы!
Он кланяется, сам чёствует,
Подавал он чашу красна золота
А солнышку Владимиру стольне-киевскому,
А другую подавал он чиста серебра
Только душечки княгины он Опраксии
А третью подавал он скатня жемчуга
Молодой Забавы Путятичной.
Да еще подавал он камочку крущатую.
Он кланяется сам и чёствует.
А эти дарова князю полюбилисе.
Заводил князь Владимир стольнё-киевской,
Заводил он тут ведь почестей пир,
196
А на многи князя на бояра,
А на многих поляниц на удалыих,
А вси на пиру напивалисе,
А вси на пиру да наедалисе.
И говорит Соловей сын Будимирович:
— Ах ты солнышко Владимир стольнё-киевской!
Благослови, государь, мне слово вымолвить.
— Говори, Соловей, что тебе надобно!
— А позволь мне-ка-ва выстроить три терема .
А три терема златоверхиих.
Этой-то ноченкой тёмною,
Темною ноченкой осенною,
А то поставить-то мне-ка три терема,
А три терема златоверхиих,
Середи того полюшка чистаго,
Середи того садочку Путятинова.
— Станови, Соловей, где тебе любо.
А й тут Соловей сын Будимирович,
Выходил Соловей он на крылечко перёное,
Говорит Соловей сын Будимирович,
А своей говорит он дружинушки хоробрый:
— Ай же вы дружинушка хоробрая!
Делайте дело повелёное.
Скидывайте-тко платьицо цветное,
Надевайте-тко платьицо лосиное,
Обувайте-тко лапотики семи шелков.
А вы дубья да вязья повырубити,
Вон из зелена саду повымечите,
А состройте-тко мне-ка три терема,
Три терема златоверхиих,
А в четвертых состройте мне гостиной двор
Этой-то ноченкой темною,
Темной ноченкой осенною.
А й тут-то дружинушка Соловьева,
Скидывали они платьица цветныи,
Надевали кожаники лосиновый,
Обували лапотики семи шелков.
Оны дубья да вязья повырубили,
Вон из зелена саду повыметали,
А состроили оны да три терема,
Три терема златоверхиих,
А в четвертых состроили гостиной двор,
Той ли ноченкой темною
А темною ноченкой осенною.
197
А по утру вставала дочь Путятинова,
Поглядела во косивчато окошечко.
— А что это чудо-то счудилосе,
А что это диво-то сдйвилосе?
А вечор-то стоял да мой зелёной сад,
А стоял-то сад он целым целой,
А теперичу-то сад он полонёной стал.
А построено в нем да три терема,
А три терема златоверхиих,
Да в четвертых построен гостиный двор.
Ай же вы нёнюшки, мамушки,
Да пойдемте-тко гулять да во зелёный сад.
Да пришли оны гуляти во зеленый сад,
А в первом терему-то щелчок-молчо;;,
То есть дружинушка Соловьева.
А в другом терему да шепотом говорят,
То есть Соловьёвая матушка,
Она господа бога умаливает,
За своего за чада за милаго,
А в третьём терему-то гудки гудят,
Игры играют Царяграда,
Напевки выпевают Еросблима,
То сам Соловей сидит Будимирович.
А говорит тут Забава дочь Путятична:
— Ай же вы ненюшки, мамушки.
Да зайдемте-ко в этот терем высокий.
Приходила тут Забава дочь Путятична.
А й тут Соловей сын Будимирович,
А ставал Соловей он на резвы ноги,
А подергивал он тут ременчат стул.
-— Да садись-ко ты, Забава Путятична,
А садись-ко, Забава, на ременчат стул.
А стали играть они во шахматы.
А й тут Соловей сын Будимирович
Раз тот сыграл, Забаву поиграл,
Другой тот сыграл, Забаву поиграл,
Третей тот сыграл, Забаву поиграл.
А говорит тут Забава дочь Путятична:
— Ах молодец, ты заулишен добр!
Кабы взял за себя, я бы шла за тебя.
Говорит Соловей сын Будимирович:
— А совсем ты мне, Забава, в любовь пришла,
А одным ты мне, Забава, не люба,
Что сама себя, Забава, ты просватываёшь.
198
А й тут ли у князя у Владимира,
Да не пива-ты варить да не мёды-ты сычитц
Веселым пирком да за свадебку.

СОРОК КАЛИК

Собиралося сорок калек со калекою,
А сам-то атаман Фома сударь Иванович,
А собиралися калеки на зеленый луг,
А садились калеки во единый круг,
Думали они думушку-ту добрую.
А советы советуют хорошие,
А итти оны ко городу Еросблиму,
Ко святой святыне помолитися,
Господнему гробу приложитися.
А оны положили заповедь великую:
— А кто обворуется и кто облядуется,
Того бить клюхамы каличьима,
Тянуть язык вон со теменем,
И копать очи ясные косицамы,
А копать того во сыру землю по белым грудям,
И пошли они,— котомочки бархатны,
Из чернаго бархата заморскаго,
И повышили красным золотом,
И повысадили скатным жемчугом;
У котомочек лямочки семи шелков;
На ножках сапожки турец-сафьян,
А не простого сафьяну заморскаго;
На головушках шляпы земли греческой,
А клюшья у калек-тых рыбья кость,
И взяли они-ко по камешку Антавенту,
А окоро калеки в поход пошли;
А в день идут по красному по солнышку,
Ночь идет по камешку Антавенту;
А будут они на чисто поле,
И садилися они в единый круг,
Думали думушку добрую,
А советы советуют хорошие:
А зайти ксггороду ко Киеву
А ко князю ко Владимиру
Поисть, попить, хлеба покушати.
И приходили ко городу ко Киеву,
199
И закрычали калеки громким голосом:
— Свет надежда князь Владимир стольно-киевской!
А пошли мы ко городу к Еросолиму,
А зашли ко городу ко Киеву,
А поисть, попить, хлеба покушати.
А тая-то победа учинилася,
А князя дома не случилося;
А выходила Опракса королевична,
Бьет челом поклоняется:
— Ай же вы калеки перехожие!
Пойдите в столову богатырскую,
И дам вам ествушку сахарную
И дам питьицев медвяныих,
Ешьте до сыти, пейте вы до люби!
Приходили во столову богатырскую;
Подавали им ествушку сахарную
И дали питьицев медвяныих;
Ели они до сыти, пили до люби,
И много они благодарствуют:
— Благодарствуешь, княгина Опракса королевична,
За хлеб за соль, за все кушанья.
Дарила их Опракса королевична
Чистыим серебром красныим золотом,
А самого-то атамана скатным жемчугом.
А проговорит Опракса королевична:
— Ай же ты атаман Фома сударь Иванович!
А пожалуй-ко во спальну во теплую:
Есть молвить я словечушко тайное.
Проходили во спальну во теплую,
А садились на кроваточку тесовую;
И проговорит Опракса королевична:
— Ай же ты атаман Фома сударь Иванович!
А сделаем любовь со мной великую.
А й да проговорит атаман Фома сударь Иванович:
— А как пошли мы ко городу Еросолиму,
Положили мы заповедь великую:
Кто обваруется, облядуется,
Бить того клюхамы каличьима,
И копать очи ясныя косицамы,
А тянуть язык со теменем,
И копать во сыру землю по белым грудям.
Эты ей речи не слюбилися,,
А бежит скорехонько в особлив покой,
А хватала чашу княженецкую
200
И кладывала в переплеты калечьии.
А скоро ведь калеки в поход пошли,
Выходили они на чисто поле,
Садились калеки во единый круг,
И тут калеки порасхвастались:
— Были мы в городе во Киеве,
Пили, ели, хлеба кушали,
<А дарила> Опракса королевична,
А дарила нас чистым серебром,
Дарила нас красным золотом,
А самого атамана скатным жемчугом.
И проговорит княгиня Опракса королевична:
--- Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому!
А повыскочит Чурилушка сын Пленкович:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А пойду-то я ко кругу калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу я ведь чашу княженецкую.
И приходит он к кругу-то каличьему,
А не бьет челом, не поклоняется,
А говорит он да не с упадкою:
— А же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
А ели вы, много хлеба стрескали,
А украли вы чашу княженецкую.
Сделайте обыски великие,
Отыщите вы чашу княженецкую.
Эты им речи не слюбилися,
Скочили калеки на резвы ноги,
А как ему штаны бархатны оттыкали,
И . . . ему клюхамы натыкали;
А проговорят калеки перехожие:
— Пойди ко городу ко Киеву
И неси на нас жалобу великую
Князю Владимиру, Опраксе королевичной.
А приходит Чурила сын Пленкович:
— Ай же ты, княгина Опракса королевична!
А не калеки есть, воры грабители.
Проговорит Опракса королевична:
— Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому!
А повыскочит Алеша Попович сын Иванович:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
201
Пойду я ко кругу-то ведь калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу я чашу княженецкую,
И приходит он ко кругу калечьему,
А не бьет челом, не поклоняется,
И говорит не с упадкою:
— Ай же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
А ели пили, много хлеба стрескали,
А украли чашу княженецкую.
Сделайте обыски великие,
Отыщите вы чашу княженецкую.
Эти им речи не слюбилися,
Как скочили калеки на резвы ноги
И ему штаны бархатны оттыкали,
Наклескали . . . долонямы:
— Поди ко городу ко Киеву
И неси на нас жалобу великую.
И приходит ко городу ко Киеву:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А не калеки есть, воры грабители.
Проговорит княгина Опракса королевична
— Есть да пить — так во Киеве,
А постоять за Киев — так некому.
Повыскочит Добрынюшка Никитинич:
— Ай же ты княгина Опракса королевична!
А пойду я ко кругу-то ведь калечьему,
Сделаю обыски великие,
Отыщу чашу княженецкую.
И приходит ко кругу калечьему,
И бьет челом, поклоняется:
— Ай же вы калеки перехожие!
Были вы во городе во Киеве,
Ели, пили, хлеба кушали;
У нас чаша княженецкая затерялася:
Сделайте обыски великие,
Отыщите чашу княженецкую.
Сделали обыски великие,
Отыскали чашу княженецкую
У атамана-то Фомы Ивановича
В переплетах калечиих;
Как отыскали чашу княженецкую,
И били его клюхамы каличьима,
А копали очи ясный косицамы,
И тянули язык вон со теменю,
А копали в сыру землю по белым грудям
А били клиньями дубовыми;
А пошли-то калеки ко городу Еросолиму.
А за их за неправду великую
Напустил господь темень на ясны очи:
И пошли они калеки не дорогою,
А ходят они по чисту полю не дорогою,
Не дорогою, бездорожицею.
А за его правду великую
Послал господь с небеси двух ангелов,
И вложили душеньку в белы груди,
И приставили очи ясные к белу лицу.
И пошол атаман Фома сударь Иванович по чисту полю,
И ходят калеки, кричат по чисту полю,
Не дорогою ходят, бездорожицею,
Закричал Фома сударь Иванович:
— Ай же калеки перехожие!
Что же вы ходите не дорогою, бездорожицей?
И кричат все калеки громким голосом:
— Ай же ты Фома сударь Иванович!
За твою за правду великую
А вложил господь тебе душеньку в белы груди,
А приставил очи ясные ко белу лицу;
А за нашу за неправду великую
Напустил темень на ясны очи.

СТАВЕР

У стольняго города у Киева,
У ласкова князя у Владимира
Заводилось 1тированье, почестей пир
На всих на князей, на бояров,
На русских могучих богатырей,
На всих поляниц на удалыих.
Красно солнце на вёчери,
Почестей пир у них на весели.
Вси на пиру пьяны веселы,
Вси на пиру наедалися,
Вси на пиру напивалися,
Вси на пиру поросхвастались:
Умный похвастал отцем матерью,
А безумный похвастал молодой женой.
Кто хвастал своей удатью,
А кто хвастал своей участью.
За тым же столиком за дубовыим
Сидит молодой гость черниговской,
Молодой Ставёр сын Годинович. *
Не ест, не пьет ён, не кушает,
Белой лебеди не рушает,
Ничем он молодец не хвастает.
Подходит князь стольне-киевской:
— Что ты, молодый гость черниговский,
Молодой Ставёр сын Годинович,
Не ешь, не пьешь, ты не кушаешь,
Белой лебеди не рушаешь,
Ничем ты не похвастаешь?
Тут дородный добрый молодец,
Молодой Ставёр сын Годинович
Наелся, напился, расхвастался.
— Чем мне-ка молодцу хвастати?
У меня у молодца Ставра
Сапожки на ножках не держатся,
Цветныи платья не носятся,
Золоты кареты не ломаются,
Добрый кони не ездятся,
Верный слуги не старятся.
А ще у меня у молода Ставра
Есть-то жонка молодая.
Всих князей бояр обманула она,
Самого царя с ума выведет.
— Ты скажи, молодой Ставёр!
Для чего сапожки на ножках не держатся,
Цветное платье не носится,
Золоты кареты не ломаются,
Добрый кони не ездятся,
Верный слуги не старятся?
— Кожу я куплю себи хорошую,
Мастера у меня придворны:
Сошьют мне-ка-ва хорошохонько.
Я день держу, да другой держу,
Много что недельку подержу,
Снесу в лавоньку торговую,
Вам же продам, князи бояры.
Цену я с вас возьму полную.
204
Оттого платьице у меня не носится:
Суконце куплю хорошее,
Мастера у меня придворны:
Сошьют мнека-ва хорошохонько.
Я день держу, да другой держу,
Много что недельку подержу,
Снесу в лавоньку торговую,
Вам же продам, князи бояры,
Цену с вас я возьму полную.
А оттого кареты не ломаются:
Тыи кареты со двора пошли,
А другие кареты на готовый на двор придуть.
Для того добры кони не ездятся:
У меня кобылочки хорошие,
Носят жеребчиков хорошиих.
Я год держу, на другой держу,
Сгоню же я на рыночек,
Вам же продам, князи бояра,
Цену я с вас возьму полную.
А ще-ка у меня молода Ставра
Есть-ка жонка молодая,
Всих князей бояр обманула ёна,
Самого царя с ума выведет.
Тут его за хвастки великии,
Тут его за речи неумные
Посадили в погреба глубокий,
Задвинули дощечками железными,
Ворота засыпали песками желтыми,
Пропитомство клали овса с водой.
Остался у него младый паробок,
Одна дружинушка хоробрая.
Крест на лицё, с терема долой.
Скоро скажется, тихо сдеется.
Приходит к городу Чернигову,
Идет ступае на высок терем
К тоей Василисты Микуличной,
Крест кладе по писаному,
Поклон веде по ученому.
У ёй Василисты Микуличны
Были забраны гостюшки любимый.
Она ест, да пьет, кушает,
Над собой невзгоды не ведает,
Что не стало у нёй молода Ставра,
Посадили его в погребы глубокий.
205
Спроговори младойй паробок:
— Ай Василиста Микулична!
Ешь ты пьешь да кушаешь,
Над собою невзгоды не ведаешь,
Что не стало у тебя молода Ставра,
Посажен в погребы глубокий
За его за хвастни великии.
Спроговорила Василиста Микулична:
— Подите вы, гости, по своим домам,
Ныне мне, гости, не до вас пришло:
Не стало у меня ясна сокола
Молода Ставра сына Годиновича!
Тут Василиста Микулична
Волосы подбрила по мужичьему,
Платья надела богатырский,
Сходила в конюшечку во новую,
Взяла жеребчика неезжанаго,
Седлала уздала добра коня,
Седелышко клала черкаское,
Положила стремянки булатный,
Пряжки меди казапскоей:
Не для ради красы басы угожества,
А для ради закрепы богатырскоей.
Села она да поехала.
Скоро скажется, тихо сдеется.
Буде у города у Киева,
У ласкова князя Владимира.
Остановила коня середи двора,
Непривязанного, неприказанного.
Скоренько идет на высок терем,
Крест кладет по писаному,
Поклоны веде по ученому,
На все четыре сторонушки,
Князю Владимиру в особину
С молодой княгиней с Опраксией.
Спроговори князь стольне-киевской:
— Откуда ты, дородный добрый молодец?
Откуда-ва едешь, куда путь держишь?
— И есть я земли Тальянскоей,
А любимый племянник королевский.
Приехал на твоей дочке посвататься
На молодой Настасье Владимировны.
Спроговорит князь стольне-киевский:
— Ай же ты, Настасья Владимировна!
206
Не хочу тебя держать, хочу за муж отдать,
За любимого племянника королевскаго.
Спроговорит Настасья Владимировна:
— Ай же ты батюшка Владимир стольне-киевской!
Не отдай ты девицы за женщины,
Не наделай смеху по святой Руси,
У ней .... крутенька по женьскому,
Походка частенька по женьскому.
Груди мяконьки по женьскому.
— Сходим мы с ним в парну баенку,
Я тут его и посмотрю.
— Ай дородный добрый молодец!
Не угодно ли в баянку попариться?
— Не худо с дорожки парна баенка!
Она была да лукавая:
На тую пору выпустила жеребчиков,
Жеребчиков выпустила неезжаных.
Жеребчики по двору разбегались,
Огляделся Владимир стольне-киевской.
Она той порой вымылась и упарилась,
Скоро с баянки справилась.
— Что ты, дородний добрый молодец,
Не долго мылся парился,
Скоро с баянки справился?
— У нас ведь справы не по царскому,
А у нас справы по дорожному.
Спроговорил Владимир стольне-киевской:
— Ай же ты Настасья Владимировна!
Я отдам тебя за королевского племянника.
— Ай же батюшко, Владимир князь стольне-киевской1
Не выдай ты девицы за женщина,
Не наделай смеху по святой Руси.
— А мы его спроведаем,
Положим на перину на царскую:
Буде мужчина, — под плечами буде ямина,
А женщина, — буде под
Она была-то лукавая:
.... легла на изголовьицо.
Спроговорит Владимир стольне-киевской:
— Ай же ты, дородний добрый молодец!
Не угодно-ль поиграть в шашки в шахматы заморский?
А спроговорит дородний добрый молодец:
— У нас об эвтом дело не сведано,
Игроки у меня с дому не взяты.
207
Пожалуй, поиграем в шашки в шахматы заморский.
Обыграла царя со царицею,
Всех игроков придворныих.
Говорит Владимир стольне-киевской:
— Ай же ты дородний добрый молодец!
Больше у меня некому с тобой играть
В шашки шахматы заморский.
А спрогбворил дородний добрый молодец:
— Никто в Расеи не мог меня обыграть,
Один-то меня и обыгрывал Ставер Годинович.
Когда я бывал во Чернигове,
Один-то он меня обыгрывал.
Сходил Владимир князь стольне-киевской,
Выпустил Ставра из погребов глубокиих.
Сели со Ставром Годиновичем
Они играть в шашки шахматы заморский,
Спроговорил дородний добрый молодец:
— Помнишь ли молодой Ставер сын Годинович,
Как мы с тобой живали во Чернигове?
Я была чернильницей, а ты пером лебединым,
Ты в меня частенько помакивал,
Я в тебе тогда-сегды.
Спроговорил Ставёр сын Годинович:
— Дородний добрый молодец!
Я все позабыл сидючи в погребах глубокиих.
Спроговорил дородний добрый молодец:
— Помнишь Ставер сын Годинович!
Как мы живали во Чернигове,
Я ходила кобылицей,
А ты жеребчиком некладеным:
Ты на меня частенько поскакивал,
Я на тебе тогда-сегды.
Съедемся Ставер во чистом поли,
Попробуем силы богатырскоей!
Дай-ка Владимир стольне-киевской,
Дай-ко Ставру молода коня
Съездить со мной во чисто поле,
Спробовать силы богатырской!
Сели на добрых коней поехали,
Уехали они во Чернигов град.